Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич
Четверть века назад. Книга 1 читать книгу онлайн
После векового отсутствия Болеслава Михайловича Маркевича (1822—1884) в русской литературе публикуется его знаменитая в 1870—1880-е годы романная трилогия «Четверть века назад», «Перелом», «Бездна». Она стала единственным в своем роде эпическим свидетельством о начинающемся упадке имперской России – свидетельством тем более достоверным, что Маркевич, как никто другой из писателей, непосредственно знал деятелей и все обстоятельства той эпохи и предвидел ее трагическое завершение в XX веке. Происходивший из старинного шляхетского рода, он, благодаря глубокому уму и талантам, был своим человеком в ближнем окружении императрицы Марии Александровны, был вхож в правительственные круги и высший свет Петербурга. И поэтому петербургский свет, поместное дворянство, чиновники и обыватели изображаются Маркевичем с реалистической, подчас с документально-очерковой достоверностью в многообразии лиц и обстановки. В его персонажах читатели легко узнавали реальные политические фигуры пореформенной России, угадывали прототипы лиц из столичной аристократии, из литературной и театральной среды – что придавало его романам не только популярность, но отчасти и скандальную известность. Картины уходящей жизни дворянства омрачаются в трилогии сюжетами вторжения в общество и государственное управление разрушительных сил, противостоять которым власть в то время была не способна.
– То есть о племенной славянской связи, – поправил, улыбаясь, Гундуров.
– Да-с, да-с, – закивал головой Факирский, – только это у вас гораздо шире понимать следует… Я по крайней мере так понял. Тут между строк прямо выясняется ваш идеал: чтобы «народы, распри позабыв», – все народы-с, не одни славянские, – «в великую семью соединились»5. Так говорил великий Пушкин со слов великого Мицкевича, так думают в наше время и все великие мыслители на Западе… И из вашей диссертации я понял, что вы именно проводите мысль об этом братстве народов на началах свободы и равен…
– Конечно, если угодно вам так понимать… – перебил его наш герой, который в эту минуту все народы и всех мыслителей Запада отдал бы за то, чтоб от него поскорее отделаться; – но вы, кажется, звали нас на сцену?..
– Да-с, там князь и княжна просили всех участвующих в «Гамлете»… Да вот-с уже прямо, искусство, – ухватился опять студент за видимо любезную ему мысль, – вот-с уже первая и неразрывная международная связь! Шекспир, возьмемте, разве он исключительно английский, а не общечеловеческий поэт? Ведь он для немцев еще дороже и выше, чем для англичан, а для нас…
Но Гундуров уже не слушал его более и вслед за Ашаниным направился в театральную залу.
XIII
Репетиция «Синичкина» отошла. На сцене не оставалось уже никого, кроме режиссера и Вальковского, отмечавших по экземпляру «Гамлета» нужные для драмы бутафорские принадлежности. Участвовавшие в ней актеры разбирали свои роли, только что принесенные из домовой конторы. В залу зрителей набралось еще более прежнего, но смеха и говора слышно уже не было; на всех лицах ясно читалось нетерпение, с примесью какой-то торжественности, словно действительно готовилось, по выражению Ашанина, «священнодействие». Но, увы, долг правдивого повествователя заставляет нас признаться, что великий Шекспир был тут ни при чем: общее любопытство относилось не к Гамлету, а к княжне Лине, которая должна была принять в нем участие, – о чем много было тогда речей по окрестным весям и селам. Мужчины, в особенности приезжие москвичи, готовы были заранее отвечать за ее талант; провинциальные барыни и барышни, сжав губы сердечком, ожидали, в свою очередь, выхода «заграничного чуда»…
В передних креслах восседала сама хозяйка между неизбежным Зяблиным и Софьей Ивановной. Княжна, стоя перед ними со свернутою трубочкою ролью своею в руке, равнодушно улыбалась, отвечая на какие-то, очевидно любезные, речи «бриганта»…
При виде тетки Гундурова передернуло; присутствие ее его смущало. Для нее все это — «скоморошество»; он знал, он чувствовал, что она все это осуждает, что ей «совестно» за него…
– Сергей Михайлович, – обратился к нему тут же князь Ларион, сидевший у столика, спиною к сцене и перелистывавший лежавшую перед ним книгу, – согласны ли вы будете на некоторые купюры?
– На что именно? – спросил, подходя, молодой человек, на которого тотчас же и обратились глаза всей залы.
– Это требует некоторого изъяснения, – заговорил князь своим изысканно изящным тоном, – и прежде всего прошу верить в глубокое мое уважение к великому произведению, которое мы взялись теперь исполнить. Я бы не решился выкинуть из него ни йоты, если бы, во-первых, это уже не было сделано господином Полевым, – князь, слегка скривив губы, кивнул на свою книгу, – а главное, если б я не мог сослаться на другой, посильнее этого, авторитет…
– На Гёте? – улыбнулся Гундуров.
– Вы сказали! – улыбнулся и князь, слегка наклонив голову; – благодаря вашей доброй затее, я в эти два последние дня доставил себе наслаждение перечесть самого «Гамлета» и все места в «Вильгельме Мейстере»1, где о нем идет речь…
– Il est si savant, Larion2, он все знает! – прислушавшись к этим словам, сочла нужным, вздыхая, сообщить княгиня Софье Ивановне.
– Très savant3! – бровью не моргнув, отвечала ей та.
– Вы помните, – продолжал тем временем князь Ларион, – что Гёте устами своего героя говорит о тех «внешних, не вытекающих из внутренних отношений лиц и событий, мотивах» в «Гамлете», к которым он относит всю эту скучную историю Фортинбраса, посольство к его дяде, поход его в Польшу и возвращение… Вильгельм Мейстер признает все это «ошибками» Шекспира и предлагает даже целый план переделки драмы…
– Это совершенно так, – возразил Гундуров. – Но этот предлагаемый Гёте план никогда никем исполнен не был, и мне кажется…
Он заикнулся, заметив какой-то, показалось ему, неодобрительный взгляд княжны Лины; она незаметно подошла к столику, за которым сидел дядя, и внимательно слушала…
И князь Ларион заметил этот взгляд.
– Прекрасно-с, – отрывисто проговорил он, – но надо сообразоваться со средствами нашего персонала, а – главное – с публикой, – понизил голос князь, – наскучит, зевать начнут… Я предлагаю исключить Фортинбраса и все, что до него относится… Первую сцену с Тенью можно также вон; non bis in idem4: о ней подробно докладывают Гамлету Горацио с товарищами, и затем она повторяется при его участии…
Новое движение княжны остановило возражение на устах Гундурова.
– И отлично будет, – молвил, подходя, Ашанин, – начнем прямо с выхода двора… Я воображаю заранее, как вы будете величественно восседать на троне. – Он обернулся, смеясь, к Зяблину.
«Калабрский бригант» уныло усмехнулся и скромно потупил очи.
– C’est vrai, vous serez tres bien en costume5! – поощрила его княгиня Аглая, устремив на него свои круглые глаза.
– Mon Dieu6, – шепотом проговорил он, осторожно наклоняясь к ее плечу, – если бы только вы…
Он не досказал, но намерение его дошло по адресу: княгиня подарила его снова поощрительно сладким взглядом.
– А Тень-то у нас кто же играет? – чуть не злобно обратился со сцены к Ашанину Вальковский, подходя к рампе с режиссером.
– А ты нет разве?
– Известно, нет, – буркнул «фанатик», – на то у тебя и дворянская голова, чтобы ею не думать никогда!
– А нету, так мы сейчас клич кликнем, – беззаботно засмеялся красавец. – Господа, – обернулся он к креслам, – кому угодно взять на себя роль Тени отца Гамлета? Она, как известно, должна походить на свой портрет[12] и иметь, следовательно:
И Марса взор, и кудри Аполлона7…
Ему отвечали дружным хохотом.
– Как раз по вас роль! – молвила в унисон этому смеху Ольга Елпидифоровна сидевшему подле нее на кончике стула здоровому молодцу в новеньком фраке, гладко причесанные височки которого, подфабренные усы и вздрагивавшие плечи свидетельствовали с первого взгляда о его недавней принадлежности к доблестным рядам российской армии.
– Чего-с? – переспросил он, не поняв, и выпрямился на своем стуле.
– Я говорю, вам надо предложить себя на роль Тени отца Гамлета.
– Вы
