Глафира и Президент - Анастасия Викторовна Астафьева

— Я — майор ФСБ, имею крепкую семью, чистую анкету и заслуги перед отечеством. А также боевые награды.

— Это где ж тебе пришлось повоевать?

— В Чечне… — неохотно ответил Никитич. — Давайте ведро. Я сам воды принесу.

Глафира отдала ему ведро, но посеменила рядом.

— А Алёша с Илюшей как же?

— Ребята хорошие, надёжные, из Кремлёвского полка. Я их лично отбирал. У Алексея вот только… небольшие проблемы в семье. Но он их в ближайшее время решит.

Никитич принялся лихо крутить ворот колодца. Ведро шлёпнулось о воду, погрузилось в неё полностью.

— Я его в эту поездку специально взял, чтобы он остыл и подумал, — говорил начальник-водитель, проворачивая ворот обратно.

— А чего случилось-то?

— Ну-у, жена там чего-то. Но — это не наше дело.

— Не наше, — согласилась Глафира. — А вообще жалко парня. Хороший. Работящий.

— Других не держим! — отрезал Никитич, давая понять, что тема закрыта.

Президент изъявил желание поехать на кладбище вместе с Глафирой Фёдоровной, но попросил дать ему два часа для работы с документами.

Илья с Алексеем после завтрака принялись колоть привезённые вчера с родника чурбаки. И до того лихо и красиво это у них получалось, что Глафира любовалась их работой и никогда бы не поверила, что оба охранника родились и выросли в городе.

Сама она приготовила всё, что нужно взять с собой на кладбище: насыпала в пакетик пшена, пяток конфеток положила, да ещё купленные с оказией искусственные цветы достала из шкафчика. Пока тянула время, собрала яички у курочек — квочки гуляли теперь в сетчатой загородке, натянутой по её просьбе всё теми же рукастыми Илюшей и Алёшей. И, наконец, ткнула в уже подготовленную гряду лук, до которого руки за всей суетой до сего дня не доходили.

Глафира ополоснула лицо и руки дождевой водой из бочки, окинула взглядом своё справное хозяйство, осталась довольна: всё приделано! А тут и Президент вышел на крыльцо и коротко, по-деловому, объявил:

— Едем!

Кладбище было светлое, сухое, радостное. Никакой печали, тоски, смертных мыслей оно в этот весенний солнечный день не навевало. Наоборот, хотелось бродить среди могильных оградок, заглядывать в портреты давно и недавно ушедших людей, высчитывать по двум главным датам земной срок их жизни, охать, если кто-то помер совсем молодым, с удовлетворением произносить: «Ну, этот (или эта), слава Богу, пожил (пожила)…» — по повторяющимся на памятниках фамилиям прикидывать и вспоминать, кто кому какой родственник.

Деревенское кладбище, где никто не торгует землёй за баснословные деньги, не старается содрать подороже с горюющих родственников, не выманивает с них червонцы обманом и запугиванием, — лучшее пристанище для всех, кто закончил свой земной путь. Никто здесь не топчется зазря на могилах, но на Радоницу, в Троицу или в родительскую субботу обязательно обойдут и помянут всех родных, знакомых, соседей, посыплют пшена и семечек. Летом над кладбищем шумят сосны, перелетают с дерева на дерево весёлые пичужки, прыгают с ветки на ветку юркие белки. Зимой оно укрыто глубоким снегом, и тишину над ним нарушит разве что карканье вороны, по-хозяйски усевшейся на сухой сук. Деревенский погост и разрозненные семьи собирает вместе. Даже те, кто при жизни не ладил между собой, сживал тот того со свету, надоел друг другу хуже горькой редьки, здесь оказываются в одном углу, а то и в одной оградке. И уж тут не встанешь, не хлопнешь дверью, не уйдёшь гордо в ночь на долгие годы. Знай лежи да помалкивай.

Глафирины родные тоже лежали все в одном уголке, на окраине кладбища. Его так и называли — Логиновский угол. Здесь и её бабушка-сказительница, и работящая, бессловесная мама, и фронтовик-отец, два братца, оба сгоревшие раньше времени от русской пагубы — водки, старшая сестра, умершая совсем молодой от надсады, сын средней сестры, разбившийся подростком на мотоцикле, и ещё двое младенцев-племянников. Сюда же положила Глафира и своего мужа Гришу. В замужестве она носила красивую фамилию Касаткина, но так вышло, что её всё равно чаще звали Глашкой Логиновой. И из всей логиновской родовы осталась на свете она одна. Средняя сестра, после гибели сына уехавшая на Урал, была схоронена там. Только дед, погибший на Первой мировой, лежал невесть где в неоплаканной солдатской могилке...

Президент и Никитич молча слушали рассказ Глафиры Фёдоровны о её родных. Звучал он буднично, без надрыва. Все слёзы давно выплаканы, горе отгорёвано. Наоборот, она с радостью думала о том, какая большая семья ожидает её на том свете, а значит, будет ей там тепло и светло. Лица у всех Логиновых были открытые, распахнутые навстречу каждому. А вот Гриша смотрел на мир сурово, из-под бровей…

Глафира протянула мужчинам пакетик с пшеном, те зачерпнули понемногу и, следуя её примеру, кидали жёлтые зёрнышки на могилки.

— Поближе, поближе ко кресту сыпьте. А-то птицы глаза покойникам выклюют.

— Это как так? — не понял Никитич.

— Покойник ногами ко кресту лежит, на крест смотрит. Значит, лицо у него с краю могилы, и глаза там. Нехорошо, если птицы клевать будут. — Ну, я тогда лучше на столик посыплю, — сказал Президент, высыпал пшено на фанерную столешницу, отряхнул ладони.

Глафира воткнула всем родным по пластмассовому цветочку и повела мужчин дальше, рассказывая и показывая.

— Вот Тамара, деда Семёна жена, — сказала она и неожиданно для себя всхлипнула, вспомнив вчерашнее признание старика. — Хорошая была…

С портрета на памятнике глянула улыбчивая женщина с крутой химической завивкой на голове.

Бабка посыпала пшена, положила конфетку, двинулась дальше.

— А тут вот Саня-Маленькая лежит. Полтора метра ростиком, везде бегом. Она всю жизнь одна прожила и всю жизнь корову держала. Ей все говорили: зачем тебе, Саня, корова, тяжело ведь, заведи козу. А она плевалась. Козьего молока на дух не переносила. И сладенькое любила.

На провалившийся уже холмик легла конфетка, следом потекла струйка пшена. Ни лица, ни дат жизни Сани-Маленькой на фотопортрете было не разглядеть — совсем стёрся.

— Тут вот семейная пара, Французовы. Никого больше с такой фамилией не встречала! Одни они у нас такие, приехали откуда-то во время войны. Эвакуированные, наверное. Точно не знаю… Замкнуто жили. Детей не родили. Она померла, он без неё жить не смог. Ей сорок дён, а его хоронить привезли...

Глафира посыпала пшена, положила женщине конфету.

Они обошли ещё несколько могил — всё Глафирины деревенские соседи. А потом направились в противоположный угол погоста. Там росли ёлки, а потому было темнее и сырее.

Но среди ельника, освещая всё вокруг, таилась детская могилка с деревянным крестом-домиком. Оградки не было. Сама могилка просела, почти сравнялась