Мой телефон 03 - Мария Ким

class="p1">– А информированное согласие кому подписывать? – я не выдерживаю и заливаюсь нервным смехом. Если бы взгляд фельдшера имел материальную силу в тот момент, я бы следом за покойником уже отправилась к праотцам.

– Никогда! Слышишь! Никогда не смейся на констатации! Район – криминальный, люди – разные, хочешь нож под ребро – продолжай в том же духе.

Он еще много о чем говорит. Об ответственности, о жизни и смерти, о том, что с мозгами и без рук надо работать в поликлинике, а лучше – в морге.

– Злая ты, – заканчивает свой монолог. – Язва. Тебе не понять.

Достаю из кармана кофеин, в упаковке последняя таблетка. На станции еще есть. Машина берет штурмом лужи, оставляя после них длинные мокрые следы от шин. Желтые листья самоубийственно бросаются под колеса. Они знают, что свобода – когда комфорт перестает зависеть от контекста. Одиночество – не дефект, а новое агрегатное состояние.

* * *

Есть разница между «ничего не делать» и «создавать пустоту». Пассивное существование массы слегка искривляет пространство-время, не более. Создание пустоты уничтожает само понятие причинности и всякий шанс на зарождение жизни. Азиатское око патологически расширенного зрачка втянуло в себя остатки радужки и здравого смысла. Хаос вцепился в схватке с логосом и неумолимо побеждал.

– Что он принимал?

– Антигистамины. Передозировка. Промываем желудок.

Узкий пучок света пробивает черноту насквозь и не достает до дна. Пустота равнодушно поглощает его, зрачок не реагирует на свет. Пустоту не слепит солнце.

– Ты зачем таблетки жрал?

– Уснуть… хотел.

В тазу буроватая жижа и ошметки яблочной кожуры.

– Что кушал? Яблочки? – фельдшер внимательно, без намека на брезгливость изучает содержимое желудка.

– Яблок что-то захотелось, – я тоже наклоняюсь над емкостью.

– Тебе выловить?

Рвотный рефлекс. Это хорошо, это полезно. Крови нет. Это тоже хорошо.

Дежурное отделение токсикологии. Сюда свозят отравления и запойных, если пил суррогаты. Закладывают с добровольного согласия, но без права выхода до конца лечения.

Решетки на окнах. Медсестра в заблеванном халате. Чуть насмешливый взгляд дежурного врача. Они привыкли к фарсу в каждом диалоге.

– Что пил?

– Таблетки.

– Суицид?

– Белочка.

Интерес в усталых глазах едва вспыхнул и тут же погас.

– Лежать будешь?

– Мне бы полечиться.

– У нас не лечатся, у нас лежат.

– Я не алкоголик.

– Разумеется. Смотри, подпишешь согласие – до выписки не отпустим.

– Я здоров.

– Мы тут все здоровы.

– Доктор, я не умру?

– Мы тут все умрем.

Звонок, сквозняк, хлопнувшая дверь. Шуршание затертой обуви по плитке.

– Наркоманов заказывали?

– В очередь!

– Да сколько можно к нам возить?!

– Не мы выбираем пациентов – пациенты выбирают нас!

– Что употребляли?

– Лосьон!

– Литр, два?

– Что вы, как можно! Рюмка. По ошибке.

– А до?

– Коньяк.

– Врешь. Что курил?

– Обижаете, доктор!

– До туалета можно поинтересоваться?

– По коридору направо. В другую сторону! Минус один. Так что с лосьоном?

Уходят часто. С порога, из машины. Решимости завязать хватает ненадолго. Фельдшер торопливо затягивается на крыльце. Скользящие отблески фар отражаются от полос на куртке.

– Куда он ломанулся?

– В кусты.

– Ушел, что ли? И зачем везли?

– Нас не касается. Нам не лечить, нам довезти и сдать.

– А смысл?

– Я же говорю. Смысл – доехать. Гонки без правил. «Форс-фарш».

Освещение салона едва выкраивает очертания строк в карте вызова.

– Реакция зрачков… а черт, не помню. Какое там освещение… Дай проверю, посмотри на меня.

От яркого света пустота сворачивается, в одно мгновение обретая цвет, форму и смысл. Зеленые.

* * *

Глаза цвета увядших фиалок, серебристая сетка морщин.

– Ноги.

В двух полиэтиленовых пакетах. Ножницы, антисептик, перекись, перевязка. Варикозная болезнь, язва, кровотечение.

– Ой, у меня грязно.

На полу кровь, на стенах кровь. Пара засохших фиалок на подоконнике.

– Актив в поликлинику составили, ждите хирурга завтра.

– Он ведь не придет. Он в отпуске.

Хирург не придет.

– Вот почему вы у нас на участке не работаете? Такой доктор обходительный.

– Я фельдшер, а не доктор. Я по участкам не работаю. Я – линия.

* * *

Прямая линия на клетчатом обрывке розовой бумаги. Стандартная проверка сердечной активности, только кардиограмма – моя. Аппарат опять сломался.

– Але, нам возвращение. Аппарат заменить.

– Бригада, возьмите ребенка. Экстренный.

* * *

«Ула, влачи плиехали! Какая мафина классная!»

Роман детей не любит. На линии никто не любит детей. Для этого есть педиатры.

– Какой он у вас общительный.

– ДЦП, СДВЕ…

– Аутизм?

– Вроде не ставили. А, недоношенный еще. Упал со стола, потерял сознание.

– Мы с мигалками поедем?

– Нет.

Лампы в салоне самого беспощадного спектра. Чтобы не спать.

– А где же мигалки?

– Сломались.

– Надо быстлее ехать, мы же в больницу! Давайте я сам. У-и-у…

Детское-выгрузить-сдать. Желтая машина неотложки, знакомый номер, ЕвгенВалерич, реаниматолог из БИТов, курит у забора.

– Родили, что ль, кого?

– Новорожденный. Перелом.

– Дай прикурить, Валерич.

– Последняя.

– Тогда до ларька. Черт, опять срочный.

* * *

Стома, бинты, гнойное отделяемое. Запах… Нас ведь не учили ставить диагнозы по запаху. Холецистит. Нет, холангит. Желтизна кожи, выступающие ребра, синие контуры вен. Хорошие вены, катетер проходит легко. «Надо операцию делать, но хирург в отпуске, талонов нет, квоты нет.» Нет, Фридрих, по ту сторону ни жестокости, ни власти, один голый профессионализм.

Брызги из-под колес расползаются по стеклу. Идет грязный снег. Тепло от печки поднимается к голове, ноги мерзнут.

– Рома, мы ведь, в сущности, крайне одинокие существа во Вселенной.

– Подумаешь, открытие сделала.

– Это не открытие. Так, прорыв абсцесса.

– Не понимаю. – Затягивается прямо в машине, игнорируя мой возмущенный кашель. – Почему им все, а у нас-ничего? Травмы, хронические, наследственные, приобретенные, почему болеют все, кроме нас? Я, может, потому еще и не умер, что угораю над всеми тут потихоньку, а может, смерть телегу нашу все никак не догонит?

Валера всю смену ругался и бил кулаком по рулю, так что чуть не сработала подушка безопасности, едва не подрался с Романом из-за какой-то ерунды, а к ночи притих, только хлещет кофе из термоса.

Конденсат дыхания оседает на стекле. Пятна от фонарей становятся размытыми. Что-то стонет с натугой и противно в машинных внутренностях – то ли подвеска, то ли коробка, столетняя «газель» работает на честном матерном слове. Кофеин проваливается на дно пищевода и растекается по венам. Зрачковый хаос снова выплескивается до краев радужки. Фонендоскоп змеей оплетает шею.

* * *

Обед, возвращение, подстанция. Диспетчер дремлет за пультом, вполуха слушая про очередное приключение фельдшеров.

Диспетчера по вызовам не катаются, у них работа-слушать и переспрашивать. Байка веселая, что-то про таракана в ухе.

На кухне Костик высыпает в кружку сразу два пакетика растворимого