Разговоры в рабочее время - Нелли Воскобойник

Ну ладно. Завтра будет готово. Пусть носит свой «Ролекс»!

А я прощу ваши

Мне было пять лет, когда я научилась читать. Всего десять лет прошло после Большой войны, которая и теперь считается важнейшим событием Российской истории. А тогда ни о чем другом и не писали. В семь-восемь лет я читала о партизанах, героях-танкистах, подпольщиках, схваченных гестапо, летчиках, идущих на таран, военнопленных, которые даже под страхом казни после первой не закусывают, Матросовых, бросающихся на вражеский дзот, и молодогвардейцах. Мучения ужасали меня, и я думала, что не выдержала бы даже самого первого, самого легкого из них.

А вот смерть казалась прекрасным желанным выходом. По некоторым косвенным признакам, герои не хотели умирать. И это было странно. Мгновенная смерть казалась мне тогда (и сейчас кажется) лучшим, что может случиться в жизни, – ведь умирать все равно придется, и не известно как…

Я это к чему пишу? Просто хочу еще раз показать, насколько мне (и вам) не дано понять другого человека.

Я много лет работала с пациентами. Проводила с каждым час-полтора, да и потом встречалась с ними в течение месяца. А с некоторыми подружилась и вижусь до сих пор. Среди этих людей попадались удивительные, можно сказать, совершенные божьи творения. Их души были сотканы из самоотверженности, доброты и твердости. В другие времена их бы канонизировали как святых и на их могилах бесплодные женщины молились бы о младенце.

Видела и их противоположности: спесивых скандалисток, которым ничего невозможно объяснить, бесстыжих эгоистов, мелочных врунишек и манипуляторов. Один хасид в черной шляпе и пейсах привел четырехлетнего ребенка на симуляцию. Помимо прочих процедур, его нужно было уложить в отдельном помещении на специальное ложе, уговорить лежать неподвижно и сделать несколько рентгеновских снимков. После чего, точно в той же самой позе, с помощью маркера отметить крестиками на коже несколько точек. Взрослых просто предупреждали, что они должны лежать не шевелясь. А к малышам пускали родителей, одетых в специальные просвинцованные фартуки. Они успокаивали ребенка, заговаривали зубы, обещали подарки, рассказывали сказки, иногда пели любимые песенки и добивались, чтобы тот не шевельнулся на протяжении двадцати – тридцати минут. Если не получалось, приходилось давать наркоз. Это не только не безопасно, но и организационно очень сложно, потому что анестезиологов мало, а отделений, которые в них нуждаются, много.

Ну так вот. Пришел хасид с ребенком. Обычно хасиды очень чадолюбивы, но этот отказался заходить во внутреннюю комнату. Сказал, что это будет вредно для его здоровья. Разумеется, я надела фартук и пошла успокаивать малыша. Кстати говоря, никакого героизма в этом нет – доза микроскопическая. Каждый из нас это делал в разных обстоятельствах и по разным причинам: то мама беременная, то бабка сильно бестолковая. В общем, случалось… Но в тот раз я не удержалась и сказала здоровому тридцатилетнему отцу: «Что же это – твоему здоровью вредно, а моему полезно?» Не тут-то было! Поднаторевший в талмудической схоластике, он быстро отреагировал: «У тебя есть защита» – и показал на маленький датчик, прикрепленный к вороту моего халата. Мы раз в месяц отсылаем эти датчики в лабораторию, и там считывают, какую дозу облучения каждый получил за это время. Я только усмехнулась.

А теперь, через двадцать лет, смотрю на это иначе. Я не способна вообразить, каким животным, непреодолимым страхом он боится этой радиации. Мне ничего не стоило туда зайти, даже приятно было почувствовать себя великодушной и суперпрофессиональной. А он, по его разумению, рисковал здоровьем и самой жизнью. Ему для этого надо было совершить подвиг, как мне, например, броситься в горящий дом, чтобы спасти кого-то.

Я знаю теперь, что ДРУГОЙ – это не я. То, что для меня терпимая боль, для него может быть непереносимым страданием. Я и представить себе не могу, как чувствует себя человек, страдающий клаустрофобией, которого вынуждают сидеть взаперти или носить маску. Сварливость, спесь, манипулирование людьми – все это противно мне. Я не смогу дружить с такими людьми – к чему бы? Но что толку обвинять? Они так устроены. Мир нападает на них – они защищаются. Хорошо мне, на меня никто не нападает.

Один мой приятель не замечает, как бежит время. Можно сердиться на то, что он всегда опаздывает, но лучше просто принять это во внимание. Он не назло мне…

Есть множество вещей, которые доступны для всех вокруг, а я не могу этого сделать: прочесть скучный роман, нарисовать кошку, организовать пикник, высидеть до конца совещания, послушать сонату, испечь хлеб, поиграть с детьми, выучить грузинский язык, да мало ли чего еще.

Простите мне мои несовершенства. А я прощу ваши.

Если бы

У нас была пациентка по фамилии Баргути. Для израильтян это звучит как Гиммлер или Чикатило. Самый известный на сегодня представитель этого клана, Маруан Баргути, сидит в тюрьме, отбывая свой срок, который составляет пять пожизненных заключений плюс сорок лет. И поверьте мне на слово, есть за что. А все остальные Баргути – его близкие и дальние родственники. И наша пациентка тоже была из Рамаллы.

Она свободно говорила по-русски, почти без акцента и с неожиданно большим запасом слов. Ничего удивительного: заканчивала медицинский институт в Ставрополе. Большинство наших врачей-арабов говорят по-русски. Они очень удобны для клиники – владеют всеми четырьмя основными языками общения: ивритом, арабским, английским и русским.

В Израиле, чтобы поступить на медицинский факультет, надо иметь совершенно невероятный IQ. Я всегда удивляюсь, что молодые люди с таким IQ, вместо того чтобы возглавлять новые философские течения, стать пророками в своем отечестве или как минимум собрать в гараже компьютер, который заткнет за пояс Apple, всего лишь поступают на первый курс медицинских факультетов.

Вдобавок обучение очень дорогое и долгое. Поэтому небогатые арабские семьи выбирают самого талантливого из сыновей и посылают учиться медицине в Россию. А раньше – в Советский Союз. В свое время советские институты, верные интернациональному долгу (или по каким другим, неведомым мне причинам), обучали арабов бесплатно. И это иногда позволяло семье дать высшее образование еще одному из сыновей. Мусульманских девочек посылают только в местные университеты, без отрыва от семьи.

Девочке, чтобы одной уехать в чужую страну на пять лет, нужно проявить множество экстраординарных качеств:

безупречные способности и прилежание, подтвержденные учителями и аттестатом;

упорство и даже упрямство, с которым не может сладить ни ближняя семья, ни вся хамула;

собранность, организованность и выдержку, чтобы преодолеть сопротивление местных чиновников, которым