Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

Ларина слушала его глубоко внимательно и печально: горькая улыбка поводила то и дело углы ее сжатых губ. Она «узнавала сестру» в этом холодном, в этом лукавом прельщении.

– Да, – протянула она, когда он кончил, – Тоня не переменилась, она все та же бессердечная, беспощадная… Берегитесь ее, Григорий Павлович, – вырвалось у Настасьи Дмитриевны каким-то глухим взрывом, – она сама несчастна в душе и не переносит счастья других… Я понимаю теперь, она нарочно захотела сама отвезти меня сегодня сюда, чтоб иметь случай сказать Марье Борисовне то, что сказала, зная, что встревожит этим пылкое молодое сердце.

– Ведь это просто из одного желания зла, без всякого сколько-нибудь уважительного побуждения! – вскликнул Гриша.

Ларина покачала головой.

– Не совсем так! Уязвить, нанести сердечную рану она намерена была, это само собою; но при этом, поверьте, и сама она страдает. Любить она едва ли кого в состоянии, но едва ли кем, я убеждена, дорожит она в эту минуту более, чем вами, потому именно, что вы ушли из-под ее власти и отдали сердце другой.

– Она в этом сомневается, – сказал он с горечью, – она прямо говорит, что после нее нельзя полюбить другую.

– И говорит это, вполне в этом уверенная, я знаю, и в то же время терзается не то ревностью, не то досадой; душа ее – темный лабиринт, из которого сама она не знает, как выйти на свет солнечный… Берегитесь ее, Григорий Павлович! – горячо произнесла Ларина.

– Я надеюсь никогда более не иметь случая встретиться с нею! – чуть не закричал в возбуждении своем Гриша. – Она поступила со мною как злейший враг, предательски и постыдно… но это должно разъясниться для всех, для Маши, и вы, именно вы можете это сделать. Она, Марья Борисовна, полюбила вас, Настасья Дмитриевна, я знаю, и очень уважает; она поверит вам, если вы ей напишете все, как я вам рассказал, и узнает, почему в первую минуту я ничего не сказал об этой прогулке Александре Павловне, не придавая этому значения и смущаясь в то же время… ну да, смущаясь передавать об этой попытке сестры вашей… искусить меня, что ли… не знаю уж, право, как сказать, но вы понимаете меня, надеюсь?

Она слабо усмехнулась.

– Понимаю, Григорий Павлович, и объясню Марье Борисовне, как сумею. Я напишу ей сегодня же, чтоб она завтра утром получила письмо.

– Спасибо вам от души!

Он встряхнул ей руку крепким дружеским пожатием и поднялся с места.

– Я еще никого не видел сегодня; иду к Борису Васильевичу… ни он, ни Александра Павловна, это наперед можно сказать, ни словом ни взглядом не намекнут мне обо всем этом; я со своей стороны никакого объяснения вызывать не стану, надеясь на благотворную силу вашего письма, – договорил Гриша с умоляющим оттенком в голосе, – которое избавит меня, надо полагать, от тяжелого… и глупого положения какого-то подсудимого на скамье обвиняемых.

– Я сейчас же пойду писать, – ответила она ему на это, подымаясь с места в свою очередь.

У Бориса Васильевича Гриша застал бывшего исправника Ипатьева, гостившего уже третьи сутки во Всесвятском и поступившего, по предложению Троекурова, главноуправляющим его малорусскими имениями. Они были заняты рассмотрением всевозможных документов по этим имениям, которые хозяин вынимал один за другим из особого большого портфеля и, окинув их взглядом, передавал затем Ипатьеву, делавшему по ним какие-то отметки в своем бумажнике.

– Вы заняты? – сказал Юшков, входя и раскланиваясь.

– Сейчас кончаем… Вы не мешаете, Гриша, и знакомы со всем этим, – примолвил Троекуров (молодой человек действительно был досконально знаком со всеми делами Бориса Васильевича и ревизовал даже раза два на месте, по его поручению, управляющих этими его имениями в Малороссии).

Гриша присел. Борис Васильевич передал последний документ из лежавших в портфеле Ипатьеву и обернулся к нему:

– Засиделись сегодня в городе! – произнес он своим обычным спокойным тоном, но в котором Грише, в его душевной тревоге, почуялось будто что-то холодно-насмешливое.

– Бумагу получил от губернского предводителя, – поспешил он ответить, – с предложением созвать дворянство для новых выборов на место батюшки.

– А, успели уж!

Ипатьев записал в бумажник нумер переданного ему документа и поднял голову:

– Об этом самом, должно быть, и писалось господином губернатором предводителю в губернию из лупандинской усадьбы, когда он там был. В пакете с бумагами, доставленном мне оттуда от него, было и это письмо для отправки по почте.

– А тот, само собою, поспешил исполнить желание его превосходительства, – презрительно уронил Троекуров.

– И не совсем законно, – заметил Юшков, – по 247 статье тома IX о дворянстве, «если кандидат уездного предводителя, имеющий заменять его в случае отсутствия или болезни, не может по той или другой причине исправлять эту должность, то она поручается депутату дворянства, а если и этот не может, то в должность вступает старший заседатель опеки» – до новых выборов, разумеется.

– Да, но в предыдущей статье, взгляните, – и Борис Васильевич кивнул на одну из полок библиотеки, на которой расставлена была вся многотомная коллекция Свода Законов, – сказано, что «когда откроется вакансия уездного предводителя дворянства и для замещения ее не будет кандидата или он занять ее не может, то она замещается во всяком случае по выборам дворянства, под руководством депутата, хотя бы и до общей баллотировки оставалось менее года». Назначить новые выборы со стороны губернского предводителя совершенно законно, как и со стороны губернатора имеется законное основание напомнить ему об этом… Само собою, если бы тут не было задней мысли, они оставили бы status quo1 до общих выборов в ноябре, но отступления от закона тут нет никакого.

Гриша снял с полки IX том, перечел указанную статью и последние, не приведенные Троекуровым строки ее редакции:

«При сем дворянсту предоставляется избирать предводителя или только до общих выборов, или вместе с тем и на следующее трехлетие».

– Да, в этом весь фортель, – сказал Ипатьев, – им требуется скорее выбрать своего человека, и они, разумеется, потребуют избрать его на трехлетие. Он уже у них готов в лице этого protégé губернатора. В уезде большая агитация идет в пользу его.

Троекуров молчал, медленно проводя рукой по усам.

– Что же, – как-то невольно вскрикнул Гриша, – пусть его и выбирают, я баллотироваться не стану.

– Это почему же? – поднял на него холодно вопросительные глаза Борис Васильевич.

– Что же за охота проехаться на вороных!

– A если б и так! Убудет вас что ли от этого?

– Для чего же идти прямо на унижение, Борис Васильевич.

– Пасть в правом бою почиталось прежде всегда подвигом: не знаю, как на это смотрится