Сердце женщины - Мухаммед Паруси Матви

не ношу это платье», — думала Нава. Она сдернула с себя старую одежду, натянула длинную рубаху с прозрачными шелковыми рукавами, сверху — красивое фиолетовое платье. Надела ожерелье, покрыла голову куфией, украшенной позолоченными серебряными бляшками, чуть-чуть сдвинула ее набок. Почистила зубы, подвела глаза сурьмой, подошла к зеркалу. На нее смотрело новое, незнакомое лицо. Может, лучше не наряжаться? Но ведь Джеббар не видел ее целых два года!..

Тут в комнату, задыхаясь, вбежал Аммар.

— Мама! Мама! — кричал он, дрожа от страха. — Мама, солдаты! Солдаты! Самолеты, танки, машины! Скорее в горы! Скорее!

Нава не сразу пришла в себя.

— Что… что ты говоришь?

— Да, да, скорее!

Уже падали бомбы, небо наполнилось гулом самолетов, Нава бежала, и другие бежали в ужасе… Многие падали, сраженные пулями и осколками снарядов. Все смешалось. Дома горели…

Нава бежала, задыхаясь, выбиваясь из сил, позабыв обо всем. Она била себя по щекам, потеряв рассудок от ужаса перед неминуемой гибелью. Она раздвигала колосья, перепрыгивала через канавы, как в ту ночь, когда ее настигали пули отца…

Грохот оглушил ее; до сознания не долетали крики Аммара, бежавшего за ней:

— Мама, мама, господи, мама!

* * *

Нава прильнула к земле на склоне горы, за большим камнем, где пряталась всегда, когда к деревне подходили солдаты. При мысли о детях сердце забилось так, словно вот-вот разорвется на части.

Аммар, босой, в разорванной одежде, с окровавленным лицом, обезумевший от страха, бросился к ней, уткнулся в колени. Нава оглянулась. Где же Ибрахим? Вся деревня горела, дым поднимался до неба. Куда они теперь вернутся? Они останутся здесь, среди скал. Самолеты, танки будут подступать к горам, преследуя тех, кто остался в живых, но она останется здесь, она измучилась, а сын — еще больше.

Нава с ненавистью взглянула на горизонт. Солнце в тонком золотом одеянии опускалось на свое ложе… Ты, лживое, обманчивое, не ты ли сулило утром радостные вести? Вернись, взгляни, что стало с людьми!

Вдруг вокруг нее вспыхнули разрывы снарядов, застрочили пулеметы. Нава издала пронзительный радостный крик. Эхо отозвалось в горах. В небе загорелся самолет, несколько танков взлетели на воздух, остальные повернули обратно.

Это партизаны, это солдаты революции пришли отомстить за погибших мирных людей. Может быть, среди них и Джеббар? Она обернулась и оторопела: это он!

Да, это он, ее муж, командир отряда, уничтожившего вчера французский лагерь и прогнавшего карателей!

— Джеббар?! — воскликнула Нава.

— Папа! — вторил ей Аммар.

А если бы Ибрахим был с ними, если бы его не поглотило пламя, ведь и он тоже закричал бы: «Папа!..»

* * *

И солнце натянуло на свое лицо черное покрывало, и землю окутал мрак… Закончился еще один день войны, ведь революция, как сказал вчера молодой боец, будет расти и развиваться, пока захватчики не уйдут из нашей страны.

Перевод А. Долининой.

Мухаммед Юсуф аль-Куайид

(ЕГИПЕТ)

ВОЙНА НА ЗЕМЛЕ ЕГИПТА

ОМДА

Не знаю, с чего начать. Мне казалось: вчерашняя ночь — самая знаменательная, я бы сказал — историческая в жизни моей семьи. Я уснул, опьяненный этим чувством. Но сегодняшние события повергли меня в смятение, и не знаю даже, какое чувство преобладает в моей душе. О, вчера был великий день. Впервые за столько лет в сердце мое вошла радость — наша честь восстановлена! Земля, которую отобрали в пятьдесят четвертом году, возвращена нашей семье! Нет, описать вчерашний день невозможно, не бывает счастья большего, чем возвращение земли. Испытав его, остается лишь умереть. В тот миг, когда до меня дошла весть о справедливом решении суда, восстановившем наши права на землю, я невольно взглянул в сторону кладбища: наверняка в это мгновенье рассыпался красный кирпич, положенный под голову моего отца. Перед смертью он сказал мне, что не будет знать покоя, покуда земля наша в руках чужаков, и твердый, как камень, кирпич не даст ему вкусить сладость вечного сна, а разрушить кирпич сможет лишь истинная радость.

И вот земля вернулась. Мужчины стреляли в воздух, женщины выкрикивали загруды, шум празднества утих лишь после полуночи. Я обессилел от полноты чувств. Сердце колотилось до боли в груди. Ложась спать, я предупредил домашних: пусть поутру не будят меня — надо же отоспаться за все эти годы, как-никак двадцать лет. На завтра особых дел у меня не было, и я подумал: дай-ка я поваляюсь, понежусь, как в добрые старые времена. Вот так оно было вчера. Да, время летит! На рассвете, еще до того как на подворье запели петухи, напал на меня кашель и не отпускал, пока я не выблевал все содержимое желудка. А потом уже сон не шел. С некоторого времени у меня вошло в привычку проводить все ночи в комнате моей последней жены. Кое-кто, может, и скажет: ясное дело — новая женщина всегда манит к себе. Но последняя жена для меня вовсе не новая женщина, мы прожили вместе уже много лет. А привычка моя объясняется просто: у нее в комнате я отдыхаю. Мне нравится там… После приступа кашля началась головная боль, словно кто-то мотыгой молотит по черепу. Я понял: больше мне не уснуть, и поднялся с постели. Открыл окно, впустил в комнату свежий ночной воздух. Немного полегчало. На ясной глади неба светились две звезды, словно их забыли погасить, а на северной стороне виднелась комета. Свет, вливавшийся в комнату через окно, был еще напоен синевой ночи, но к ней уже примешивались серые краски рассвета. Надо было ждать восхода солнца, когда я обычно выхожу во двор усадьбы. Я кликнул служанку, велел принести воды для умывания и омовения. Она пришла с кувшином и медным тазом, полила мне. Вместе с водой из кувшина мне на руки выпал комочек земли. Я сдержался, не накричал на служанку. Жена подала чай. Поднеся позолоченную чашку к губам, я отхлебнул, чай показался мне горьким, я выплюнул его на таблию. Жена забыла положить сахар. Я сказал про себя: дай бог, к добру. Но испугался. А испугался не зря — вчерашняя радость была чересчур уж велика. Поделом этим сукиным детям. Завтра все, что было у нас отнято, вновь станет нашим. Но когда жизнь посылает такое счастье, становится страшно.

Во время утренней молитвы я то и дело сбивался, читая «Фатиху», никак не мог сосредоточиться, а когда у меня стал дергаться левый глаз, уверился: что-то должно случиться. Окончив молитву, спросил жену, какой нынче день, и, узнав, что