Карнавал судьбы - Кристиан Гарсен

«Милая Марьяна!

Пишу тебе наскоро из гостиницы, чтобы сказать, что моим соседом в самолете (подробнее в письме, отправил сегодня же) действительно оказался русский, по имени Евгений Смоленко, кое в чем схожий с Шериданом Шенном. Кроме того, возможно, он был знаком с дедом Джеймса Эдварда Чена. Который (я про деда), в свою очередь, тоже чем-то похож (на Шенна). Но обо всем этом расскажу тебе раньше, чем ты получишь этих монашек на лайбах.

Целую, еще раз и всегда.

Э.»

Я вручил открытку Энди, он так же без тени эмоций взял ее, наклеил марку и кивком головы дал понять, что отправит ее вместе с письмом. Теперь можно было пойти прилечь и обдумать все это.

Несколькими часами ранее Евгений Смоленко оборвал свой рассказ, заметив глуповатое выражение моего лица.

— Мои слова вас удивили? — спросил он.

— Немного: мне недавно рассказали почти такую же историю, с той только разницей, что человек жил в похожей на вашу норе добровольно и там же он умер.

— Но подождите, — взволнованно сказал Евгений Смоленко, — я еще не закончил. — И он поведал, что многими годами позже, когда он уже занимал важный пост в Академии наук в Москве, ему сообщили, что Эдвард Чен, о котором он ничего не знал со времен той сибирской экспедиции, пропал в районе китайско-корейской границы. Говорили, Чен в результате серии неудачных браков оставил свою работу исследователя, перебивался на жизнь контрабандой и браконьерством, был арестован за участие в какой-то невероятной афере с нелегальной торговлей соболиными шкурками и золотым порошком и мотал срок в местах заключения с суровым режимом. Прошло еще насколько лет, — сказал Евгений Смоленко, — и однажды на вечеринке с коллегами один их них, Илья Тыляпин, сообщил мне, что повстречал на Сахалине пожилого седовласого китайца, который, узнав, что собеседник приехал из Москвы, спросил, не знаком ли тот со мною, и рассказал ту же историю, что я рассказал сейчас вам.

— У Эдварда Чена волосы были седыми уже когда вы познакомились? — перебил я Евгения Смоленко.

— Да, пепельного цвета, это у него врожденное, он и в детстве был таким. И еще мой друг Илья Тыляпин сказал, что этот китаец, Эдвард Чен, страдал частичной потерей памяти: например, он помнил, что у него есть родственники, но забыл, где они живут, вспоминал некоторые события из недавнего прошлого, говорил, что несколько лет провел в исправительном лагере, но был не в силах уточнить, сколько и в каком именно, зато он прекрасно помнил экспедицию, в ходе которой ему случилось вдвоем со мной заблудиться и провести три дня в какой-то норе. Потом он жил, занимаясь подпольной перепродажей мехов, в одном довольно мрачном поселке на краю тайги, неподалеку от Тихого океана, в Кравленске, это километрах в пятидесяти к северо-востоку от Владивостока. По словам Ильи Тыляпина, на вид ему было около семидесяти, хотя я знаю точно, в то время ему должно было быть не более пятидесяти, поскольку мы с ним примерно ровесники. Похоже, потрепала его жизнь, — вздохнул Евгений Смоленко, Хью Грант за его спиной повторил его вздох в карикатурной, грубовато-близоруко-сентиментальной манере. — Спустя еще несколько лет, — продолжил Смоленко, — в эти годы мы с моим другом Тыляпиным не виделись: слишком много накопилось проблем то в семье, то на работе, да и в политической жизни государства, а Илья вел себя довольно опрометчиво для той эпохи, когда лучше было не болтать лишнего, так что его отстранили от должности, которую он занимал, и, в общем-то, вынудили переехать на восток страны. Но однажды вечером я был рад снова встретить его на заседании отделения Академии наук, в системе которого он прежде работал. Илья сообщил, что дела пошли на лад и он смог вернуться на старую работу, рассказал, чем жили он сам и его семья все эти годы, пока мы не виделись. Среди прочего упомянул, что побывал по делам в Кравленске и вспомнил там об Эдварде Чене, знакомым ему по Сахалину, спросил у местных, как его найти, но те ответили, что Чен однажды отправился в лес и с тех пор так и не вернулся. Его случайно обнаружили охотники — он лежал, свернувшись калачиком, в глубине норы, немного похожей на ту, в которой мы с ним тридцатью годами ранее пережидали бурю. По внешнему виду нельзя было сказать, что он ранен, пострадал от нападения людей или животных. Казалось, уединился он в этой норе добровольно, чтобы умереть там, как дикий зверь — в гармонии с миром, я так надеюсь. Местные власти заинтересовались этим случаем и сумели выяснить, что семье Чена известно лишь то, что ему удалось бежать из лагеря, но не знала, что затем он, частично утративший память, обосновался в Кравленске. У него имелся сын, с десятилетнего возраста живший в Нью-Йорке. Как думаете, не приходится ли он отцом вот этому вашему? — спросил Евгений Смоленко, кивнув на имя Джеймса Эдварда Чена, записанное каракулями в моем блокноте.

Растянувшись на кровати и прокручивая в голове все это, я сам не мог решить, все эти совпадения меня больше восхищают, чем раздражают, или наоборот? Во всяком случае, они неоспоримо имели место, и я говорил себе, что за ними стояло не понятно что, но, как при любых совпадениях, нечто глубоко значительное. И я не мог наотрез отказать Евгению Смоленко в услуге, о которой он меня попросил. Когда я повторил ему, что не знаю ни Джеймса Эдварда Чена, ни его родителей, что просто подумывал нанести им визит, что не могу пояснить, почему, но, в конце концов, решил отказаться от этой затеи, что все это слишком долго объяснять, он мне сказал:

— Послушайте, мне и дела нет, чего вы хотите от этого Джеймса Эдварда Чена, но если, не смотря ни на что, вы все же соберетесь повидаться с ним, я был бы очень тронут, если бы вы согласились взять на эту встречу меня. Само собой, если ваш малыш Чен окажется внуком моего приятеля. Приключение, которое мы пережили с Эдвардом Ченом, наложило отпечаток на нас обоих — его оно, конечно, впечатлило больше, если судить по финалу его жизни, но и у меня сохранилось воспоминание необычайной силы. Если подтвердиться, что речь действительно о той же семье, буду