Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Что она? – спросил он.

– Ничего-с, больные лежат…

Приезжий словно нырнул теперь в распахнутую дверь сеней…

Шаги его чрез несколько минут раздались по коридору. Он проходил в сопровождении татарина мимо двери Троекурова. Соседняя дверь отворилась…

– Рядом со мною! – шепнул Борис Васильевич на ухо Ашанину. – Шш…

До них явственно доносились слова его:

– На вот тебе, любезный; сходи ты сейчас в тот нумер… Осторожно только, смотри, не дай Бог шуму, не напугать!.. Кто при больной там, знаешь?

– Горничная ихняя и компаньонка еще, стало быть, маленькая такая персона, безотлучно при них находятся, ваше сиятельство! – подобострастно после подачки расписывал теперь татарин.

– Ну так, вероятно, которая-нибудь из них не спит. Ты постарайся увидеть ее и сказать, что тот, за которым посылала… княгиня, приехал… Я то есть, они знают… И чтоб они ей доложили… когда можно будет… А что я усердно прошу, понял? прошу, ради Бога, чтоб, если можно горничная эта… Амалией ее зовут?..

– Не могу знать, ваше сиятельство, а только что из немок, это верно…

– Ну да, да!.. Так вот чтоб она сейчас зашла ко мне. Очень узнать желают, скажи, скорее про здоровье… княгини. Понял?..

– Понял, ваше сиятельство, сею минутою сбегаю…

Он быстро замахал по коридору своею плывущею и мягкою походкой. Приезжий вошел в свой нумер. Скрип его сапогов слышался сквозь стену: он, очевидно, лихорадочно метался по комнате от одного угла к другому и назад.

Словно прикованные, не шевелясь, не раскрывая рта, прислушивались Ашанин и Троекуров…

Прошло так минут двадцать. Шаги послышались опять: татарин бежал назад.

Приезжий выскочил в коридор ему навстречу.

– Ну что?..

– Горничную ихнюю видел, ваше сиятельство, – запыхавшись докладывал тот. – «Я, говорит, раздемшись теперь и не могу никак иттить; а княгиня, скажи, нездорова есть и при ней сидит «Лисафет Ивановна»… Злющая она очень, ваше сиятельство, самая немка эфта! – заключил морщась татарин, которого действительно раздраженная со сна Амалия только что наградила плюхой за причиненное ей беспокойство.

– И ничего больше? – вскликнул болезненно допрашивавший.

– И того насилу-то добился от них, ваше сиятельство!..

– Хорошо; – после продолжительной паузы промолвил он, – если… оттуда пришлют ко мне с чем… ты сейчас же беги мне сказать… Понял? Сейчас же!

– Как не понять, ваше… А теперь ничего больше не требуется?

– Ничего!..

Он вернулся в комнату; замок двери его щелкнул, притворяясь. Послышался стук отодвинутого кресла (он кинулся в него, очевидно), и все замолкло затем.

Троекуров поднялся с места.

– Вам спать не хочется? – негромко спросил он.

– Какое спанье! Я всю ночь не засну теперь, – возразил с каким-то невольным вздрагиванием Ашанин.

– И я тоже… вероятно. Хотите, пойдем слоняться по какому-нибудь бульвару? Зазвездило, кажется, и свежее будто стало…

– Пойдемте!..

Солнце давно уже встало, когда вернулся к себе в гостиницу Борис Васильевич. Он разделся и лег, но заснуть все-таки не мог. Сосед его не спал, и немолчный гул его шагов за стеною надрывающим, нестерпимым звуком отзывался в ушах Троекурова…

IV

Sieh mich vor dir unverstellt,

Herr, die sündigste der Welt1!

Göthe. Ibid.

Qui sait sous quel fardeau, la pauvre âme succombe2?

V. Hugo.

Он заснул часу в восьмом и проснулся через час. Из-за стены не долетало теперь ни единого звука.

«Позвали наконец к ней беднягу… на новую муку», – сообразил с невольным вздохом Троекуров.

Вошел его камердинер с платьем. Он совершил свой туалет, выпил наскоро стакан чаю и, приказав нанять ему на день коляску и отправить ее на Покровку ожидать его у ворот дома, где помещалась его московская контора, сам отправился туда пешком.

Сосед его тем временем, желтый и едва державшийся на ногах от бессонницы и душевного волнения, стоял действительно в сенцах у нумера, занимаемого во дворе княгинею Ольгою Елпидифоровною Шастуновой, и переговаривался с выбежавшею оттуда встречать его Лизаветою Ивановною Сретенскою.

Она передала ему, что больная ожидала его еще вчера вечером и «неожиданно так и заснула ожидаючи и почивала спокойно до самого утра, а проснувшись в начале седьмого, спросила первым делом, приехал ли он, и как узнала, что приехал, всю даже в краску кинуло ее, сердечную, от радости»…

– Я хотела тотчас же послать за вами, – объясняла далее Лизавета Ивановна, жалостливо и нежно заглядывая в измученное лицо слушавшего ее, – только она подождать просила, «привести себя, говорит, в порядок со сна»… Она еще вчера в ожидании вас «туалет сделала». Ну а за ночь смялось крошечку, так опять заново, чепчик новый и прочее… Как если скажем суетность, – примолвила маленькая особа робко и как бы извиняясь, – так ведь-то подумать: красавица век была, привычку себе сделала…

– Да еще какая, царица была! – воскликнул, не давая ей кончить, и, схватив ее руки, жал их до крику ее собеседник в неудержимом порыве.

– Так, так, милый человек, – подтвердила Лизавета Ивановна, невольно морщась от боли, – два года тому назад, помню, как увидела я ее в первый раз… У благодетельницы моей покойной, у Марьи Яковлевны у Лукояновой, вечером раз, из Петербурга они в тот день вместе приехали, так как вошла она, я просто ахнула… И не видывала такой…

– A очень переменилась она теперь, а?.. очень? – перебил он ее еще раз обрывающимся голосом.

– Сами знаете, – залепетала та, смущенно отворачиваясь от него, чтобы не видеть его «жалких глаз», – от недуга кто ж не переменится!.. A только что хоть и другая, какою прежде была, a все ж красота! На чей глаз ведь, ангел мой, – молвила уже шепотом маленькая особа, слегка притрогиваясь пальцами к его рукаву и кивая ему головой с каким-то таинственным видом, – a Господу нашему с неба, так я думаю, даже гораздо приятнее глядеть на нее в теперешнем виде ее, чем в прежнем, потому блажени страждущие, сказано…

Он сожмурился, подавил вздох:

– Так можно к ней теперь? – проговорил он с усилием.

– Можно, теперича можно…

Лизавета Ивановна усмехнулась унылою улыбкой:

– Велела занавеси спустить, лампы и свечи опять зажечь у себя в спальной. «При дневном свете, говорит, я его испугаю», и даже что вздумала: «я бы, говорит, готова была подрумяниться на этот случай, да у меня этого снадобья никогда и в заводе не было; пусть же, говорит, так и до последнего»…

Она словно проглотила конец своей фразы, быстро отворила дверь нумера и вошла, приглашая его движением глаз следовать за нею.

У входа в спальню она остановила его таким же движением, a сама прошла за ширмы своею легкою,