Люди без внутреннего сияния - Йенте Постюма

На празднике в честь выхода на пенсию он нарядился во все оттенки синего. Маргарет надела лиловую блузку и строгие черные брюки. Каблуки она не носила. Ей пошли бы каблуки. Из-за рояля в актовом зале я наблюдала, как она разговаривает с коллегой моего отца. Бетси с тарелкой в руках стояла в очереди к шведскому столу. Она хмуро разглядывала салаты и выпечку с мясом. Она оказалась более щуплой и ниже ростом, чем в моих воспоминаниях, но щеки по-прежнему были пунцовые. В растрепанных волосах красовался яркий ободок.

Я начала играть, и мой отец запел. Как настоящий артист, он расхаживал с микрофоном туда-сюда. Все старательно улыбались, но он оставался непоколебимо серьезным. Он продуманно выстроил свое выступление и не сразу начал петь в полный голос, так, как мы с ним репетировали.

— When I bit off more than I could chew, — спел он во время первой кульминации в песне. К счастью, петь он умел.

— А-а-а-а-а-а, — подпела я.

Перед самой последней кульминацией, высшей точкой песни, он склонился над микрофоном и рванул по полной:

— For what is a man, what has he got? If not himself then he has naught. To say the things he truly feels. And not the words of one who knees. — Он резко выпрямился и пригладил волосы назад, отчего сразу стал похож на автомеханика.

Я вдруг испугалась. А если у него сорвется голос?

— The record shows I took the blows. And did it my way!

Все захлопали, кто-то даже кричал и свистел, Маргарет широко улыбалась, Бетси сияла, мой отец стучал микрофоном, пытаясь запихнуть его в зажим на стойке, я подошла, вставила микрофон, отец разжал ладонь, я взяла его за руку, и мы вдвоем низко поклонились.

Не умирай

Я сидела в стеклянной кабинке музейной кассы. У двери выстроилась длинная очередь туристов, которым не терпелось войти и начать фотографировать битком набитые вагоны и сложенные штабелями скелеты. Дверь открылась, и очередь медленно пришла в движение.

Большинство посетителей молча опускали деньги в предназначенное для этого металлическое блюдце. Они смотрели на деньги и ждали. «Посмотрите на меня», — думала я. Из своей клетки я наблюдала их пустые глаза, дожидаясь появления в них паники. Она всегда появлялась. Кто-то настойчиво пихал деньги в окошко, стуча пальцами. Кто-то поворачивался и пытался найти поддержку у людей, которые стояли за ним. И все через некоторое время растерянно смотрели на меня. Именно в этот момент я нажимала кнопку микрофона. «Доброе утро, — говорила я. — Слушаю вас».

Музей был маленький, и иногда приходилось закрывать дверь, чтобы внутри не скапливалось слишком много народа. Тогда я наклеивала на стекло кассы записку и доставала из сумки книгу. Сегодня это был сборник рассказов Лидии Дэвис. Я открыла его на первой попавшейся странице и начала читать. Рассказ назывался «Двойное отрицание». «В определенный момент жизни она понимает, что не столько хочет иметь ребенка, как не хочет не иметь ребенка или не хочет не хотеть ребенка». Рассказ оказался очень коротким, я перечитала его еще раз. «Подожди заводить детей, пока не добьешься чего-то в жизни», — часто говорила моя мать. Мне тогда было десять, и я решила пождать до двадцати шести. Сейчас мне было тридцать три, и ко мне в стекло постучалась туристка. «Долго еще?» — спросила она.

Когда мне было двадцать шесть, я встречалась с мужчиной, которому было тридцать восемь. Вместе мы снисходительно смотрели на его ровесниц, которые могли думать только о том, как бы завести детей. Это были люди низшего сорта. «Как будто у них вдруг отказали мозги», — сказал он и погладил мою подтянутую задницу.

Его бывшая была как раз из таких женщин. Я точно знала, что никогда не стану такой.

Примерно к тридцати трем я тоже стала такой женщиной и решила быть честной. Некоторые женщины моего возраста подавляли в себе желание стать матерью и старались прыгнуть через голову в попытках произвести впечатление на мужчин своим умом и страстью к независимости. Но я заметила, что хотеть ребенка можно и сохраняя при этом умственные способности.

«Тебе непременно надо обо всем говорить, — слышала я от мужчин, в которых была влюблена. — Все должно происходить само собой». У одного из них не было телефона. Другой не отвечал на звонки. Они сами собой исчезали из моей жизни. Когда я опять оставалась одна, я замыкалась в себе и смотрела телевизор.

«Нужно оставаться на виду», — сказала одна бывшая телеведущая, которую вместе с девятью другими знаменитыми нидерландцами закрыли в доме, где день и ночь снимали камеры. «Надо об этом помнить, — подумала я, — о том, что нужно быть заметной». Та ведущая собрала всех своих соседей, объявила, что после душа всегда достает из слива волосы, и призвала остальных поступать точно так же.

У меня за спиной был довольно длительный период просмотра телевизора, когда я встретила Филипа. После второй совместно проведенной ночи он оставил у меня в ванной жидкость для контактных линз. «Чтобы не таскать ее каждый раз с собой», — объяснил он.

Он называл меня своей девушкой даже в присутствии друзей. Мы вместе ходили на вечеринки и барбекю. После них он часто жаловался, что кто-то сказал что-то, что попало ему не в то горло. Люди постоянно говорили что-то, что попадало ему не в то горло. Все наши разговоры были о его работе, его холодной матери или проблемных ногах. У него было какое-то заболевание, из-за которого ноги у него жутко потели. Он считал, что я недостаточно его поддерживаю.

Он дал мне ключи от своей квартиры и вскоре уже перестал даже отрываться от компьютера, когда я заходила в комнату. Иногда он говорил, что уже не знает, влюблен в меня или нет.

Однажды мы отправились в отпуск на остров в Средиземном море с его друзьями. Это была парочка с ребенком лет шести, который каждое утро носился голышом с игрушечным световым мечом из «Звездных войн» по саду нашего домика. Я научила его мухлевать в карточных играх и прыгала с ним на кроватях, пока не выблевывала весь выпитый за день «Бейлис». Он спал со своими родителями в соседней комнате, из-за чего нам с Филипом приходилось ругаться по ночам шепотом. Через неделю мы шепотом закончили наши отношения.

Через два