Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

Ho в то же время у дверей комнаты раздался еще раз голос урядника:

– Пров Ефремович Сусальцев!

Губернатор вскочил с места и с нахмуренным еще челом пошел навстречу входившему.

– Почтеннейший Пров Ефремович, вы предупредили меня, – возгласил он сладчайшим голосом, протягивая ему обе руки, – сегодня же с вечерним поездом я жду сюда дядю, с которым мы должны были тотчас же ехать в ваше княжеское, как его здесь все называют, Сицкое.

Пров Ефремович не понял льстивого намерения, заключавшегося в этих словах:

– Оно действительно допрежь того, как мною куплено, Шастуновых князей было, – ответил он.

– Ах, я не в этом смысле, – засмеялся тот, – оно, говорят, у вас удивительно устроено и великолепно содержится.

– Ничего-с, уголок сносный, – скромно и небрежно ухмыльнулся на это Пров Ефремович.

Он держал себя холодно, чтобы не сказать строго: ты, мол, губернатор, да мы и не таких видали.

– Достопочтеннейшему мануфактуристу и землевладельцу мое высокопочитание! – ворвался тут же в разговор неугомонный Свищов, подбегая к Сусальцеву с протянутою рукой. И, не давая тому времени ответить на его приветствие, обратился к губернатору:

– Вот, превосходительный, мы сейчас с вами говорили о местных интеллигентных силах: вы видите пред собою крупнейшую, можно сказать, из них: капитал, ум, энергия – все-с соединено в предстоящем здесь человеке.

– Это уж вы слишком, позвольте… – залепетал Сусальцев.

– Такой отзыв не должен вас удивлять, – поспешил любезно заявить со своей стороны «начальник губернии», хмурясь в то же время в сторону «московского браво», – этот отзыв всеобщ… Вы, смею думать, земец, и усердный, – примолвил он торопливо, с видимым намерением не дать говорить Свищову.

– Гласный, и даже из самых последних по деятельности, – как бы смеясь над самим собой, ответил Пров Ефремович.

– Ах, это стыдно, стыдно! – засосал карамельку Аполлон Савельевич. – В настоящее время, когда в дальнейшем развитии нашего государства земским учреждениям предстоит играть такую важную роль…

Свищов не дал ему договорить:

– Эгоист он, превосходительный, – захихикал он, – о приращении своих миллионов единственно помышляет. A мы его вот назло возьмем да и выберем в председатели нашей управы; поневоле придется послужить общему благу.

Сусальцев даже покраснел слегка:

– Что же… я служить никогда не отказывался… Не выбирали до сих пор, – проговорил он с искусственным смехом.

– И прекрасно, прекрасно, – закивал головой губернатор, – такие люди, как вы, должны принимать на себя общественные функции… именно такие, – подчеркнул он, – свежие, можно сказать… Мы об этом уже говорили с Антониной Дмитриевной, – наклонился он к нему на ухо с этим сообщением.

«Понял! От тебя, должно, и идет!» – вспомнил Сусальцев разговор свой с женой. Но продолжать на эту тему в присутствии «такого хлыща беспардонного», каким был в его понятиях давно знакомый ему «по деяниям своим» Свищов, было бы, по его мнению, излишне.

– Когда вам будет угодно, – обратился он к Савинову, – лошади и экипажи к вашим услугам. Они прибыли со мной и будут ждать тут у вас на дворе… Дядюшку вашего, Алексея Сергеевича, дозвольте мне встретить на станции. Буду туда к часу прибытия поезда.

– Ах, зачем вам беспокоится, он враг всяких официальностей, – счел нужным заявить громко Аполлон Савельевич: «Еще бы ты не поехал встретить!» – говорил он себе мысленно в то же время.

– Считаю долгом… хозяина, – отчеканил с достоинством Пров Ефремович, вставая и расшаркиваясь.

Губернатор, пожимая и не выпуская его руки до самых дверей, провел его до половины соседней комнаты, раскланялся и быстрым шагом вернулся в кабинет.

Остававшийся там Свищов кивнул ему головой по адресу уходившего, потянул пальцем книзу угол правого глаза и высунул язык во всю его длину.

Но Савинову он успел уже надоесть, как горькая редька.

– Pardon, monsieur Свищов, – бесцеремонно отнесся он к нему, – мне еще надо заняться с моим правителем канцелярии… Наши дебаты, кажется, с вами кончены.

Несколько огорошенный «московский браво» поглядел на него:

– Vous me mettez à la porte26?

Изящный сановник пожал плечами:

– Извините меня, но у меня есть обязанности… Nous ne sommes plus à Paris27…

– «Ах, тяжела ты, шапка Мономаха!» Понимаю-с! До пршиемнего видзенья, пане вельможный!..

И, повернув налево кругом, «le général Suichef» вышел тем же своим гимнастическим шагом из комнаты, не оборачивая головы.

XIII

Прибавилось духа,

Затихла тоска,

И слушает ухо,

И пилит рука1.

Фет.

«Волк» нервно и озабоченно, склонив голову и покусывая крупные губы, расхаживал вдоль и поперек небольшой камеры в одно окно с железною решеткой, имевшейся для арестантов в земской больнице города ***. Он с видимою осторожностью ступал по доскам пола, разминая свои обутые в войлочные больничные туфли ноги, во избежание шума, могущего выдать обман, которому одолжен он был переводом сюда из острога. Он очень ловко там, на другой же день после своего ареста, притворился пораженным ревматическим припадком, лишившим его будто бы способности не только двигаться, но и подняться с досок нар, на которых лежал он, когда утром смотритель острога зашел взглянуть на него. Он казался таким страдающим и беспомощным, что тот счел нужным послать за доктором. Доктор явился, осмотрел… Это был еще довольно молодой и взъерошенный парень, неглупый, очень рассеянный с виду и весьма себе на уме в действительности, страстный поклонник Щедрина и сам пописывавший обличительно-юмористические статейки в разных московских и петербургских сатирических листках под псевдонимами «Мал да удал» и «Панург козлиного стада». «Политический арестант» вызвал в нем тотчас же, само собою, полное сочувствие к себе. Поверил он или не поверил его недугу, но вид он немедля принял подобающий, «серьезный», и, отведя смотрителя несколько в сторону, объяснил ему, что «держать человека при таком страдании в этом клоповнике бессовестно и что его необходимо положить на койку в больнице… Ведь и каторжным милосердие оказывают», говорил он с некоторою уже язвительностью, «а тут человек, может быть, еще и совсем невинный»… Смотритель, придерживавшийся также убеждений «самых гуманных», пришел в великое от таких слов смущение, отвечая, что он «конечно, сам вполне разделяет», но что он лицо подначальное и что об этом надо доложить жандармскому помощнику, а не то, как он слышал, должен прибыть сам товарищ прокурора, господин вполне либеральный, так тот непременно велит перевести… «Вы уж потерпите крошечку!» – обратился он с просительным видом к арестанту.

Тот только страдальчески замычал в ответ.

Товарищ прокурора, вызванный еще накануне из Москвы телеграммой жандармского подполковника, заехал в тот же день в тюрьму. Мы уже знаем из разговора