Монгольский след - Кристиан Гарсен

— Я? Ничего, — ответила Чэнь-Кротиха, энергично вытирая волосы.

— Все же эта история с норой… — продолжил он с озадаченным видом, — ведь именно так умер и наш дедушка Эдвард, разве нет? Вспомни, что рассказывал нам отец: он работал геологом и однажды исчез в тайге — где-то в восточной Сибири. Обнаружили его спустя много времени почти утратившим память — под Владивостоком, в лечебнице, куда он сдался по собственному желанию. А потом он снова исчез — нашли глубоко в лесу мертвым, скрючившимся в норе, которую он выкопал сам. Точно так же, как потом свекор госпожи Ван.

— Значит, наш дедушка основал свою школу, вот и все, — сказала Сюэчэнь, доставая фен для волос.

Она включила его, и квартиру наполнил шум струи горячего воздуха, по вскоре выключила, словно ее колола совесть.

— Так от чего же они прятались? — пробормотал Чэнь-Костлявый.

— Нет, серьезно, — продолжила она, — какой вывод ты можешь сделать из этого совпадения? Никогда нельзя точно знать, что происходит в мозгах у людей. Человек вдруг слышит первобытный зов джунглей, ощущает страх открытых пространств, желание удрать из тисков своей жизни и всякое вроде того… Такие люди уходят, и никто их больше не видит. Они строят убежища для себя. А потом умирают. Я бы сказала, это красивая смерть. Смерть, выбранная человеком на собственный вкус.

Вслед своим словам она снова включила фен, и ее волосы вспорхнули во все стороны.

8. Раскрывается пристрастие Чэнь Сюэчэнь к романам определенного типа, а также ценная информация, которую Чэнь Ванлинь почерпнул из книг совсем другого жанра

Чэнь Сюэчэнь вовсе не была бесчувственной девушкой, которой хотела выглядеть во что бы то ни стало. У нее легко брызгали слезы из глаз и сердце переполнялось сочувствием — особенно, при чтении. Она рыдала в финале Sense and Sensibility, когда Элинор Дэшвуд, обычно очень сдержанная, расплакалась от счастья, узнав, что Эдвард Ферраре вовсе не женат, как она думала, на Люси Стиле и, следовательно, может пожениться с ней самой. Она ревела в финале The Mill on the Floss, когда Мэгги Талливер и выгнавший ее из дому родной брат Том, успев помириться, вместе тонут, обнявшись, па реке во время наводнения. Она то плакала, то дрожала от страха, читая Wuthering Heigths, оплакивала восхитивших ее благородных героев Great Expectations, не могла сдержать слез над страницами Jude the Obscure или Tess from the Urberville[17]. Ведь Чэнь Сюэчэнь, уже успевшая впитать в себя классическую китайскую культуру, в последние два-три года не читала ничего, кроме солидных учебников математики и английских романов, причем самых лучших. Возможно, именно поэтому она была так строга к поползновениям брата пробиться в большую литературу.

— Не сравнивай меня, прошу, с Томасом Харди[18], — говорил он ей иногда, — это была бы неравная схватка. Полистай лучше современных авторов и сравни с ними — тогда у меня еще будет шанс.

— Не-а, — дерзила она. — Ты уж прости, но тебе и до них далеко. Впрочем, это естественно, — добавляла она как бы примирительно, — ты ведь делаешь только первые шаги.

Порою она ощущала угрызения совести за то, что держится с братом слишком жестокосердно. Тогда она пыталась проявить интерес к его писанине, и следовал такого рода диалог:

— Что там с твоей монгольской историей — продвигается?

— Ну, как бы тебе сказать… Помаленьку.

Или же такой:

— Как у тебя с арктической эпопеей — далеко уже забрел?

— Да я уж забросил ее: не знал, чем завершить.

И т. д. Так проявлялась высшая степень сочувствия, на которое она была способна по этому поводу.

— На следующей неделе я уезжаю, — сказал однажды сестре Ванлинь. — Сутки на поезде до Улан-Удэ, оттуда доберусь до Байкала. Я зарезервировал дом в маленьком поселке — называется Давша, это на правом берегу: остановлюсь там на четыре-пять дней. Назад поеду через Улан-Батор — навещу Амгаалана.

— И что ж ты будешь делать в той дыре на берегу?

— Посмотрим. Буду писать, дышать чистым воздухом, прогуляюсь по окрестностям — там, говорят, потрясающая дикая природа. Ты точно не хочешь поехать вместе со мной?

— Вот если б ты пригласил посетить Девоншир, я бы не отказалась. В Сибирь что-то не хочется. Можно узнать, что тебя туда тянет — кроме тех твоих идиотских снов?

— Ничего другого, сестренка. Именно те идиотские сны: для меня они достаточно убедительны.

В последнее время Чэнь-Костлявый много думал о своих снах, о том, почему с некоторых пор не всегда удается удерживать их под своим контролем. Прошло уже дней десять, как он снова разрешил себе видеть сны, и за это время никто в них вроде бы не вмешивался. Правда, нужно признать, сны теперь были не очень-то интересными, к тому же плоскими, лишенными ярких убедительных деталей — просто пережевывались события, увиденные или услышанные накануне, к ним прибавлялись бесформенные неясные образы, из всего этого память сама сучила нить повествования, которая, впрочем, сразу же распадалась, как только он пытался пересказать сновидение. Однако убеждение, что даже в таких снах заложен некий смысл, у него не исчезло. В библиотеке он взял серию книг о функциях сновидений в человеческих сообществах от истока времен и отыскал там несколько особо интересных фрагментов в главах, посвященных практикам шаманизма. Там говорилось, что сибирские племена — например, эвенки и буряты — видят в факте бегства кого-нибудь в тайгу указание, что лесной дух намерен сделать в будущем этого человека шаманом. Ванлинь и Сюэчэнь никогда не видели своего деда, Эдварда Чэня, однако Ванлинь знал, что тот, хотя сам он жил обычно в Гонконге, по матери был эвенком[19]. Возможно, и он подчинился призыву, слышному лишь ему одному, зову избравшей его дикой природы, которому вверил себя и благодаря которому он мог или даже был обязан стать шаманом. Ванлинь также вычитал, что «избрание» шаманом могло происходить тремя различными способами: в результате его личного поиска, стихийного призвания (как в случае с его дедом) или путем наследования профессии. А в этом последнем варианте передача шаманских способностей происходит обычно через поколение. Следовательно, он мог каким-нибудь таинственным образом унаследовать эти способности от своего пропавшего в тайге деда.

«Конечно, — подумал Ванлинь, — существует еще Сюэчэнь, однако самое мягкое, что можно сказать о ней по этому поводу, — мистика не входит в круг ее основных интересов. Кроме того, остался еще один внук, но о нем почти ничего не известно: брат отца с очень давних пор жил в Нью-Йорке, и