День - Майкл Каннингем

тебя теперь не закончатся (однако не исключено, что через год-другой, забыв о них, ты купишь четвертую коробку), а записи можно делать почаще – о своих замыслах, мечтах, частных наблюдениях (пожилой мужчина в костюме Бэтмена проехал мимо на велосипеде, на торговой палатке объявление, написанное от руки: “Шоколадные какашки под заказ”), – вести, как ты давно хотел, летопись подлежащего забвению. Эти вещи еще пригодятся. Они поедут вместе с тобой в следующий пункт назначения.

Но есть среди них и вещи похитрее. Одни наличествуют неумолимо, и с ними придется что-то решать. Другие должны быть где-то здесь, а о третьих ты начисто забыл. Приступая к сборам, открывая коробки и ящики, из которых веет сквозняками разных лет, Робби понимает с беспокойством, что человеку постороннему эти частицы мимолетности, взятые совокупно, на какую-то особую личность не указали бы. Может, имеет смысл – пусть не сейчас, но на будущее – их переписать?

Опись

1. пропавшая фотография

На этой фотографии, неизвестно куда подевавшейся, Робби с парнем по имени Зак, оба студенты-второкурсники, стоят в полутени под аркой у входа в университет, над головами их реют завитушки резных известняковых цветов. Зак – жилистый, взъерошенный, густо усыпанный веснушками – скалится, как безумный, он закинул руки Робби на плечи, левой ногой охватил его в районе талии (будто Робби – дерево и на него надо влезть); Робби же, после школы сбросивший почти десять килограммов и отрастивший лоскут рыжеватой бороды, стоит прямо, расправив плечи, и отрабатывает классическую улыбку английского школьника – сдержанно сердечную, как ему представляется (пожалуй, в старших классах он был слишком уж усердно и настойчиво дружелюбен). Фотография сделана в разгар их с Заком романа – оба были друг у друга первыми любовниками, – в те времена они разгуливали, взявшись за руки, по студенческому городку, целовались в метро, а недовольных этим посылали подальше. Они шутили порой насчет “студенческого голубого периода”, и Робби взаимные насмешки по этому поводу казались фальшивыми насквозь. Он решил тогда, что насмешка – наименее компрометирующее проявление глубинных желаний и страхов.

Только спустя некоторое время – и немалое – Робби понял, что из них двоих влюблен был только он, что Зак вовсе не насмехался, сказав однажды, на исходе третьего курса: “Старик, я тебя, конечно, люблю, и все-таки парни меня не слишком привлекают. Дело вовсе не в тебе. С тобой было просто потрясающе”.

Робби-то не сомневался: они просто меряются силами, как свойственно юным любовникам, это просто прелюдия к будущей совместной жизни – квартирке в Ист-Виллидже, ночам, когда оба, взмокнув после танцев, падают в постель и готовы, разгорячившись, заниматься сексом без конца. Робби поверил, что за не слишком многообещающие подростковые годы (полненький, уж очень беспокойный мальчик, не оправдавший ожиданий младший брат своей сестры – местной знаменитости) в студенчестве вознагражден ранней любовью в лице энергичного и ненасытного парня, который исполнял под акустическую гитару собственные песни о надеждах и стремлениях, побеждал в соревнованиях по фрисби, а прежде, чем сойтись с Робби, встречался с Донной Кларк, не кем-нибудь…

Несколько лет после выпуска до Робби доносились обрывки новостей. Зак женился на танцовщице из Канады, Зак переехал в Амстердам, Зак был в Нью-Йорке, но не позвонил.

В те годы Робби впервые почувствовал себя воспоминанием – персонажем из “голубого периода”, который вышел на сцену, а потом удалился, и теперь его вспоминают с нежностью, но (хоть это и кажется немыслимым, учитывая все ими сказанное и сделанное) не оплакивают, предали забвению, он лишь эпизод из яркого прошлого Зака.

Этой фотографии Робби недостает больше всего, хотя в голубом альбоме с обложкой из дерматина хранятся и другие. Отсутствующий снимок трогает Робби по-особенному, поскольку он – неоспоримое доказательство. Кое-что все-таки произошло. Обмен клятвами, пусть и молчаливый, состоялся. Неясно почему (может, именно потому, что Робби никак не может его найти), но этот снимок кажется проникнутым аурой той минуты, когда был сделан: почти за час до этого в общежитии, в комнате Робби, они с Заком занимались любовью, и Робби впервые, так сказать, нащупал дно; снимала их Берта, грубоватая рослая девица (“Да вы, елки-палки, просто Тристан и Изольда – если вдруг слыхали о таких”), а тем вечером показывали “Пляжный психоз”, и, выйдя из кинотеатра, они с Заком опять занялись сексом в переулке неподалеку – стоя, украдкой и по-быстрому, после чего Робби, казалось, навсегда избавился от бремени боязливой покорности, впоследствии выросшего вновь, причем на удивление быстро.

Фотография найдется, конечно. Не мог же он ее выбросить. Осталась, наверное, в какой-нибудь книге. Есть у Робби привычка использовать в качестве закладки что под руку попадется. Как-то в “Анне Карениной” он обнаружил засушенный цветок календулы, а в “Волшебной горе” – счет за электричество десятилетней давности. Однажды Робби откроет старую книгу, не читанную со времен колледжа, и фотография выпадет оттуда. Он в этом не сомневается.

2. письма из медицинских колледжей

Положительный ответ из Нью-Йоркского университета, Дьюка, Корнелла и Стенфорда, отказ из Мичиганского, Гарварда, Йеля. Робби хранит их в конверте из оберточной бумаги как… что, собственно? Тоже доказательство? Робби эти письма не разглядывает, не достает из конверта, даже при переезде, но бережет – возможно, наперекор тому дню, когда никто не поверит, что он, отвергнув медицинский колледж, пошел учить шестиклассников, или Робби опасается, выбросив их, пусть и совершенно бесполезные сейчас, усомниться спустя десятки лет в сделанном выборе, предрешившем его будущее, – усомниться не из-за сожалений (или так ему кажется чаще всего), а просто потому, что в этой жизни редко, насколько Робби известно, предлагается полная ясность: входи в одну дверь, а в другую не входи. Это изменит твою жизнь. И, может быть, изменит гораздо сильнее, чем тебе сейчас представляется.

3. кашемировый шарф

Дымчато-голубой, с блеском – такие оттенки, наверное, только в Италии встречаются – подарок Питера, поспешившего вернуться с конференции в Женеве, чтобы успеть на двадцать пятый день рождения Робби. Бешеных денег стоил, не иначе. Именно этот шарф, понимает Робби задним числом, и стал началом конца их отношений с Питером. Он формально красив, антиэкстравагантен и полон достоинства, свойственного дорогим вещам. И показался тогда таким неуместным, будто был предназначен кому-то другому, никак не Робби, носившему джинсы, фланелевые рубашки из секонд-хенда и старое пальто отца, помнившее еще еле уловимый запах пота и “Олдспайса”.

Шарф покупался из лучших побуждений. Преступления против любви Питер не совершил. Он просто торопился. Уехал с конференции раньше по случаю дня рождения Робби и, видимо, из всего ассортимента женевского