Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

«все это», что жена его почитала себя неспособною делать: она была у него «за секретаря», за лектрису… Но весь ее облик, весь ее обиход говорили в то же время, что она исполняет все это единственно как долг, на который обязывают ее и родство, и немощность человека, под кровом которого находила она приют, и простое, наконец, желание какого-нибудь для себя занятия, дела… Тот «непостижимый» (она это усиленно доказывала себе внутренно) порыв, кинувший ее в первую минуту к его ногам, она заставит его забыть его: – к этому направлены были теперь вся мысль ее, вся ее воля. «Он и подумать не должен сметь»… – начинала и не договаривала она в гордой душе своей… И тщетно допрашивали теперь бедные глаза ее досадливо и тревожно прижмуривавшиеся на нее глаза Троекурова; она даже не отворачивала их, она глядела на него в свою очередь, как бы спрашивая: «Чего вам надо?» Она не искала, но и не избегала оставаться с ним вдвоем: все равно, она была «уверена в себе». Вдвоем ли или при Сашеньке – она одинаково умела отклонить всякий намек, всякий мотив к разговору, чуждый делу, которое «докладывала», или прямому содержанию книги, которую читала она ему… «Вы чиновник, а не женщина, княжна!» – вырвалось у него неудержимо однажды под впечатлением этой ее безучастности. Она не отвечала и только усмехнулась довольною, словно торжествующею улыбкой… Он все это видел, замечал – и недобрые ощущения вызвало это в нем. Старый человек пробуждался где-то в его внутреннем я, с былыми его привычками и жаждой борьбы и победы, с греховностью и соблазнами прежних, давно, казалось ему, отжитых им помыслов. Пригвожденный к своему ложу, лишенный пространства, вольного воздуха, физического здорового движения, вся деятельность его разыгравшегося вновь воображения сосредоточилась теперь на единственно доступном для него предмете развлечения: на этом своеобразном женском существе, с ее кровною красотой и надменным нравом, на «игре», которую, в ее понятиях, затеяла она с ним. «Она дразнит меня, вызывает на бой, – говорил он себе, покусывая задумчиво усы, – ну и посмотрим!..» Его иногда разбирала прямая злость против нее. «Так бы, кажется, схватил ее за руки, что кости захрустели бы, и заставил бы тут же стать опять пред собой на колени, как тогда!..» А рядом с этим он, как двадцатилетний юноша, упивался звуком ее голоса, безмолвным глядением на ее холодное, сосредоточенное, с каким-то каждый раз враждебным к нему выражением отрывавшееся от бумаги лицо – и ничего прелестнее, думал он, не знавал он в жизни этого лица и этого выражения… «Ну, и посмотрим!» – повторял он машинально внутри себя, и какое-то жуткое, не то сладко-томительное, не то скребущее чувство охватывало все его существо.

Его начинала одолевать бессонница… Он не один, впрочем, страдал ею. Тихий ангел сна и вовсе как бы отлетел от барских покоев Всесвятского…

XIV

1-Tis melancholy, and a fearful sign

Of human frailty, folly, also crime

That love and marriage rarely can combine-1…

Byron. Don-Juan.

Другой… Нет, никому на свете

Не отдала бы сердца я2!

Евг. Онег. Глава третья.

– Борис, смотри, кто к нам приехал, – говорила Александра Павловна, входя часу в одиннадцатом утра, после завтрака, в сопровождении гостя, в кабинет мужа (нога его срослась, и он уже ходил свободно).

– Сергей Михайлович! – вскликнул он, более учтиво, впрочем, чем обрадованно, подымаясь с дивана навстречу входившему. – Добро пожаловать! Откуда вы? Из города?

– Нет; я был в деревне, потом ездил дней на десять в Москву повидаться с Бековичем, – ответил Гундуров.

И поздоровавшись с ним:

– Здравствуйте, княжна, – сказал он, оборачиваясь к столу, за которым сидела Кира с пером в руке, и протягивая ей руку.

Троекурову показалось, что глаза его как-то особенно радостно загорелись при этом.

– Здравствуйте, очень рада вас видеть, – промолвила она с приветливою улыбкой. – Что князь поделывает?

– Он так же на несколько дней приезжал свидеться со мною в Москву из своей местности, где так же посредничает, как Борис Васильевич вот…

– Все так же остер и насмешлив? – с новою улыбкой спросила она.

– Д-да, – не сейчас и несколько сквозь зубы произнес Гундуров, усаживаясь в кресло, на которое указывала ему хозяйка, – вы знаете текст, – примолвил он чрез миг, – на памятнике Гоголя: Горьким смехом моим посмеюся?..

Троекуров взглянул на него, покусывая губу:

– А что, – иронически проронил он, – медовый месяц ваших комиссионных иллюзий уже пережит, как видно?

Гундуров повел на него недовольным взглядом. Но он уважал своего собеседника и привык спорить с ним с первых же слов каждый раз, как им случалось встретиться; он счел нужным теперь, хотя как бы несколько против воли, ответить на то, что принял он со стороны того как вызов на новое прение:

– Не знаю, про какие «иллюзии» вы говорите. Мы в «комиссиях» видели пред собой одну задачу: освободить народ от рабства и поставить его на ноги, а что затем водворится рай на земле русской, такою ребяческою мечтой, поверьте мне, никто из нас себя не тешил… Задачи своей мы достигли: Положение 19 февраля сделало свое дело. Народ поднялся, преобразился. Вид его, походка, речь, все изменилось в нем – вы с этим, надеюсь, спорить не станете?.. Это добыто, это уже не отымется, а это главное. В расчете с высшим сословием, с бывшими их помещиками, крестьяне совершают теперь свое гражданское воспитание. Мы, мы точильный камень, о который отшлифовывается, выостряется теперь народ наш…

– Покорнейше благодарим! – прервал его насмешливый взгляд Троекурова.

Он невольно усмехнулся:

– Я не спорю: эта роль может часто казаться нам не особенно приятною…

– Вы это признаете?

Гундуров пожал плечами:

– Что же делать?..

– Да, это легко говорить, Сергей Михайлович, – вскликнула, вся вспыхнув, Александра Павловна, – а вот как если из-за этого ему (она кивнула на мужа) ногу перешибли…

– Как ногу? Что такое?.. Я ничего не слышал…

– Так… случай один. Не интересно! – досадливо взглянув на жену, поспешил отвечать Троекуров на вопрос и изумленное выражение лица своего гостя. – Как-нибудь потом сообщу вам… А теперь позвольте от вас самих позаимствовать новостей свежих, это гораздо занимательнее… Что в Петербурге делается, что ваши друзья?.. Линютин все за границей?

Вопрос, по-видимому, пришелся по сердцу Гундурову: лицо его на миг осветилось как бы радостною улыбкой:

– Да, он пробыл часть зимы в Риме, от которого был в восторге, погрузился там в классиков и называл в своих письмах «настоящим варварством» наше русское