Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

на время своего отсутствия и качавшейся теперь от одолевавшего ее сна, сидя на стуле насупротив его, – если будет шум в доме… и его разбудят, скажи… скажи ему, – повторила она прерывающимся голосом, – чтоб он не беспокоился… что гости… господин Сусальцов – знаешь? – Пров Ефремович… Ну, что он приехал… понимаешь?..

– Пров Е… А чего ж этто он по ночам ездит?.. У нас, барышня, сами знаете, про гостей белья нет… Разве с собою привезли… – залепетала в ответ, протирая глаза обеими руками и зевая до ушей, мать Варюши.

– Тебя о белье не спрашивают, – возразила ей чуть не плача Настасья Дмитриевна, – ты только скажи ему… если он услышит и спросит: кто… Успокой его, понимаешь? Скажи, что приехали… ночевать, гости… И ни за что сама не отходи от него, пока я не вернусь!..

– Чего ж уходить-то, сама знаю, не бросить их недужного! – пробурчала угрюмо Мавра, очевидно уколотая раздраженным тоном барышни.

Та все так же поспешно и осторожно выскользнула из комнаты и направилась опять в коридор.

На противоположном конце его, за стеклянною дверью, ведшею в залу, блеснул, показалось ей, свет – и в тот же миг погас… Но вот опять вспыхнул он, все сильнее разгораясь… Там были люди, до нее уже доносился гул двигавшихся ног… «Сени у нас со двора никогда не запираются, там и замок давно проржавел, – сообразила она, – они прямо и взошли».

Она бестрепетно направилась в залу, отворила дверь…

– Кто тут, что нужно? – громко и твердо выговорила она.

Только что зажженный фонарь с круглым медным рефлектором мгновенно приподнялся на уровень ее лица и ослепил ей в первую минуту глаза. Но в то же время раздался чей-то, будто уже слышанный ею, голос, и кто-то быстро подошел к ней:

– Mademoiselle, je vous prie, ne vous effrayez pas, nous ne sommes pas des brigands1! – говорил он, сопровождая слова каким-то слащаво-любезным хихиканьем.

Она узнала не очень давно назначенного в их уезд исправника, который, не далее как две недели назад, приезжал к ним в Юрьево «рекомендоваться» и очень потешал ее сестру Тоню своею комическою особой. Это был худой, на длинных ногах, господин лет тридцати шести, с придурковатым выражением вытянутого вперед, как бы постоянно чему-то удивлявшегося лица и с необыкновенным апломбом размашистых движений и витиеватой французской речи. Звали его Сливниковым. Бывшего гвардейскаго кавалериста, 2-«des revers de famille», – успел он обяснить в тот же первый приезд свой, – «заставили его обратиться теперь в одну из спиц государственной колесницы, un des rayons du char de l’état»-2… Тоня, пронеслось нежданно тут же в памяти Настасьи Дмитриевны, так и расхохоталась ему на это в лицо, и когда он спросил ее, «чему она так весело смеется», она пресерьезно уверила его, что это от удовольствия, доставленного ей его «остроумным сравнением»…

– Mademoiselle Bouinossof, одна из двух дочерей здешнего владельца, – с церемониймейстерскою важностю округляя руки и сжимая губы сердечком, представлял он между тем Настасью Дмитриевну двинувшемуся к ней за ним военному в голубом мундире с полковничьими погонами, державшему в руке осветивший ее потайной фонарь. Другой, довольно большого объема, экипажный фонарь с зажженною в нем свечой выступил в то же время из сеней, несомый здоровым, усатым жандармом, за которым следовали какой-то мизерного вида человечек в сибирке, подпоясанный красным кушаком, и знакомый Настасье Дмитриевне мужик с бляхою на кафтане – полицейский сотский села Буйносова. Военный (она неясно различала черты его немолодого, обросшего волосами лица) подошел к ней с учтивым поклоном:

– Долг службы, сударыня, заставляет нас потревожить ваш покой… – произнес он как бы несколько конфузливо, низким и приятным голосом. – Вы, впрочем, по-видимому, не изволите рано ложиться спать? – добавил он тотчас затем совершенно иным – «инквизиторским», – сказала она себе, – тоном.

– У меня старик-отец больной… я иногда всю ночь не раздеваюсь, – проговорила она поспешно. – Что же вам угодно… в эту пору… ночью? – сочла она нужным спросить еще раз, придавая, насколько позволяло это ей все сильнее разыгрывавшееся внутри ее волнение, выражение недоумения своему лицу.

– О болезненном состоянии вашего батюшки нам известно…

– Oh, mademoiselle, croyez bien que je me suis fait un devoir de le constater3! – вмешался, разводя руками и склоняя галантерейно голову, изящный исправник.

– Нам известно, – повторил, хмурясь и неодобрительно взглянув на своего болтливого спутника, полковник, – и мы постараемся, насколько это будет зависеть от нас, не беспокоить его…

Он примолк на миг и произнес затем будто несколько смущенно опять:

– Мы имеем поручение арестовать брата вашего, сударыня… бывшего студента Владимира Буйносова…

– Брата! его здесь нет! – крикнула она с какою-то внезапною злостью.

Он с видом сожаления повел плечами и возразил тихо и не сейчас:

– Братец ваш выслежен шаг за шагом от самой Москвы и прибыл сюда в седьмом часу вечера… Нам очень тяжело, поверьте, сударыня, – примолвил он с выражением полной искренности в интонации, – она почуяла это, – но мы обязаны исполнить наше поручение.

– Le service de l’état, mademoiselle4, – счел опять нужным присовокупить от себя исправник Сливников, выкидывая вперед обе руки и ловко вытягивая при этом кончиками пальцев безукоризненно выглаженные рукавчики сорочки из-под обшлагов своего полицейского сюртука.

– Это ваше дело! – отрезала Настасья Дмитриевна замиравшим голосом. – Но я предваряю вас, что вы… никого не найдете… и только перепугаете насмерть моего несчастного отца… Он теперь заснул после многих ночей… страдания… Не входите по крайней мере к нему, ради Бога! – вырвалось у нее бессознательным стоном из груди.

Голос у жандармского штаб-офицера дрогнул в свою очередь:

– Клянусь вам, сударыня, что мы войдем к нему лишь в крайнем случае… Где его покой?

– Ha противоположном конце дома… Из этой залы направо, через две комнаты, боскетная, – так называли прежде, – это его спальня теперь…

Полковник кивнул головой и, приподняв фонарь свой, двинулся к коридору:

– По левой руке что? – спросил он.

– Ряд необитаемых или пустых комнат; бывший кабинет, столовая… буфетная, – словно проглотила она, – большая девичья, в которой спит единственная наша служанка в доме, с девочкой-дочерью, и выход на черный двор…

– A братец ваш где помещается? – спросил опять полковник самым натуральным тоном.

Она была так озадачена этим вопросом, что осталась без языка в первую минуту…

– Брат, когда жил с нами, – резко и подчеркивая проговорила она, оправившись, не видя, но чувствуя «инквизиторский взгляд этого человека», неотступно прикованный к ней, – занимал комнату рядом с отцом, ту, в которой живу я теперь… Но он уже полтора года как уехал отсюда… и мы с тех пор не видали его…

Полковник