Письма с острова - Татьяна Борисовна Бонч-Осмоловская

Пока Виталик катил ее кресло в столовую, Алекс прислушивалась к гаммам быстрых ножек, тарахтевшим позади нее. В постукивание уже вплеталось тонкое жужжание, нет, звон, тонкий нудный звон.

– Комары, здесь? – Алекс подняла глаза. – Странно в это время года, не правда ли?

Виталик кивнул. Усики над его верхней губой приподнялись, обнажая тонкие зубы.

– Действительно.

Алекс едва снова не уплыла в сон. А может, и уплыла, и пропустила ритуал утреннего приветствия тех, за зеленым столиком. Ну и так даже лучше, в последние дни они уже выводили ее из себя.

Когда она насытилась, в столовой мерно стрекотали клавиши, шуршали ленты – ностальжи стрим. Виталик запустил звук, решил сделать ей приятное. Почему-то всплыло в уме – «напоследок». Она, видимо, опять задремала.

Столики уже почистили. К приходу Светланы зал убрали в человеческие, светло-лиловые тона. На стол перед Алекс поставили вазу с гроздями мелких фиолетовых звездочек в бархате зелени. В промежутках между занавесками возникли прямоугольники портретов в черных рамках. Алекс снова расслабилась, растворилась в нежных звуках, перерабатывая впечатление, и открыла глаза, только когда рамки засверкали белизной.

Это лицо на портрете, нет, это уж чересчур, нужно привести себя в порядок, собраться заново.

Считывающие устройства продолжали стрекотать, обрабатывая ее диплом, и перфокарты одна за другой падали на вытянутую лапу лохматой и высокой, как снежный холм, собаки. Из пасти пса капала слюна, разъедая пластмассу пола вычислительного зала, а Алекс накручивала круги на велосипеде, все не решаясь подобраться ближе и забрать стопку перфокарт с лапы. Сзади недовольно окликал шеф: «Заседание начинается, собрались уже все, тебя ждут. Ну что ты, Шарика испугалась, что ли. Он добрый, видишь, хвостом виляет».

Но она все не решалась подобраться к собаке с глазами красными, как угли, с пеной вокруг пасти, капающей на пол, с шипением растворяющей квадраты линолеума. Собака оборачивала голову на полный круг, когда Алекс объезжала ее, не спускала с нее взгляда, а хвост стучал по полу, словно бы и с радостью, но вырастал все больше и колотил быстрее и резче.

– Баб, ну ты даешь, баб, прекрасно выглядишь, – голос Светланы вырвал ее из-под взмаха собачьего хвоста, только велосипед заверещал, проваливаясь в разъеденную кислотной слюной дыру.

Света поменяла стрижку, снова осветлила волосы, как в детстве, и лицо было гладким и перламутровым, переливаясь от солнечного до фиолетового. Алекс прикинула, сколько же времени прошло с ее прошлого посещения, но поняла – данных недостаточно. Кто знает, какие теперь моды, технологии, окружающая среда, войны и эпидемии.

– Ничего не помнишь, да, кто я такая? – Светлана наклонилась над ней, пряди волос защекотали ей лоб.

Захотелось чихнуть, но она растворилась, расслабилась и сдержала ненужный отклик.

Виталик ушел, оставив ее наедине с посетительницей, чихать тут было совершенно ни к чему.

Светлана смотрела на нее.

– Ты вот что, баб, – положила руку ей на лоб. – Я знаю, другие не говорят ничего, но я… Не могу я так. Я пришла сказать, и плевать, что ты не соображаешь ничего. Я так больше не могу. Короче, ресурсы закончились, марки, бусы, шины, все, короче. Машке в колледж скоро, импланты, ты не представляешь, сколько теперь стоят импланты. Витенька тоже, на выданье уже, подрос мальчик, приданое ему готовим. Понимаешь же? Ничего ты не понимаешь, голова стоеросовая! Зачем только мать тебя запомнила!

Света отвернулась, уперлась взглядом в портрет на стене. Подскочила, схватила со стола вазу, махнув листьями по лицу Алекс, и с размаху швырнула о стену. Десяток мелких звездочек повисли на шероховатостях холста и медленно поползли вниз.

– Хоть так, – выдохнула Светка, – хоть так. Врут они, вот что, все врут. Теперь сказали, это обман был, нет никакого сознания в этих ящиках. Все обман.

Она схватила ее на руки, подняла к лицу, и Алекс решила, ее она тоже сейчас швырнет о стену, как ту вазу, и растворилась в быстрых адажио.

– Баба, я же верила им, я же всегда любила тебя, гордилась – баба… В общем, ты спи все же, ну сколько можно. Спи, пожалуйста. А мы тебя забудем.

Света поставила ее обратно на стол, покрытый лиловой, в цвет стен, скатертью, пошарила у нее за ушами.

Большой день, говорил Виталик, большой день. И ночь. С неряхами она только не попрощалась. Хотя возможно, их тоже позабывали.

Снежный хвост махнул еще раз, надвинулся на нее…

– Светочка, доброй ночи…

– Всего доброго, Светлана Георгиевна. Было чрезвычайно приятно иметь дело с вашей семьей.

Женщина обернулась.

– Я должна еще что-то подписать?

– Нет-нет. Все будет сделано, как вы распорядились. Надеемся снова увидеть вас.

– Не надейтесь.

Женщина пнула павлина, распахнувшего перед ней лиловый веер хвоста, и быстро процокала по направлению к распахнувшимся в ночь дверям.

Письмо девятнадцатое

«ночь улеглась, рассвета линия легка…»

ночь улеглась, рассвета линия легка,

горизонтальна радуга над морем,

когда глядишь на берег свысока,

из самолета, выставляя облакам

счет за пространство, поглощенное запоем.

в воздушный Ахерон течет река

огня, на окоеме стаяли зарницы,

в имбирном янтаре посеяна горька

вода времен утраченного четверга,

страница стертая назавтра повторится.

последней розы сочный бархат лепестка,

блик света под сухими небесами,

день не уйдет в песок исподтишка,

поскольку на ладони нет песка,

в часах нет цифр. день всходит месяцами.

ракушки шепот у изрытых ветром скал,

черты крыла насквозь взрезают небо,

и падает не туфелька, но ко-

шачья миска с края козырька,

слепое око молока теплеет хлебом.

как колоннада розы в завязь потолка,

небесный свод незримо сохраняет

и бугенвиля пурпур обшлага,

и черный бархат взгляда кошака,

и свежий бриз в проворных клювах чаек.

повержена линейность времени, пока

пространство поднимается Деметрой,

взрывая землю воем червяка,

его встречает заспанный слегка

печальной Персефоны белоцветник.

Письмо двадцатое

Наблюдения за птицами

Вторник. Сегодня вторник. Вскакиваю на рассвете, закидываю снарягу и вперед. Я люблю вторники. Я люблю мою берлогу, мой мелкий остров в гряде других мелких островов перед большим островом, форпостом перед большой землей. Сколько лет уже большая земля молчит, ни всполоха, ни сигнала. Зато мой островок кричит каждым