Алчность - Анита Берг

Он остановился, подумав, как сложно ему объяснить молодой девушке все хитросплетения своей жизни.

— Ты считал, что лучше, если я не буду видеться с тобой, так? Ты не хотел, чтобы я страдала.

— Да, в том-то все и дело. А еще…

Джейми вспомнил свой ночной разговор с Винтер и несколько секунд помолчал.

— Думаю, еще я оберегал самого себя. Когда я встречался с тобой, мне было невероятно сложно говорить тебе «до свидания», и я решил прекратить эти встречи. Я надеялся, что однажды ты меня поймешь. Я хорошо помню, как в нашу последнюю встречу ты отказалась со мной разговаривать. Фиона, я сделаю все что угодно, лишь бы ты дала мне шанс все исправить! — Он проговорил это умоляющим тоном, ничуть не стесняясь открыто демонстрировать свои чувства.

— Я ненавидела тебя, так на тебя злилась… — Девушка помолчала, словно пытаясь взять себя в руки.

Сердце Джейми екнуло. Тем временем Фиона продолжала.-

— Когда я смотрела твои фильмы или видела твои фотографии в газетах, меня охватывала ненависть к тебе. Я никогда никому не признавалась в том, что ты мой отец: в школе я говорила, что то, что я ношу фамилию Грантли и очень похожа на тебя, всего лишь дурацкое совпадение.

— Понятно, — чуть слышно произнес Джейми.

— Но теперь все изменилось: то, что я недавно открыла, смутило меня. За последние несколько дней я узнала, что мама всю жизнь лгала мне о тебе. Видишь ли, она говорила, что ты бросил нас, ничего после себя не оставив, что ты не хотел, чтобы я родилась, заставлял ее сделать аборт, а когда я появилась, ты не признавал меня своей дочерью. После того как она умерла, я начала рыться в ее бумагах и нашла вот это. — Фиона открыла большую сумку, которую она все это время держала в руках, и достала толстую пачку писем, перевязанных синей лентой.

— Наверное, она окончательно запуталась в своих чувствах к тебе, — продолжала девушка. — Ведь такими ленточками перевязывают только письма от любимых, правда? А в одной из комнат на чердаке нашего дома я нашла альбомы, целиком посвященные твоей карьере в кино. В них мама аккуратно вклеивала статьи и фотографии — их там сотни, такое впечатление, что она не пропускала ни единой заметки. И при этом она говорила, что ненавидит тебя. Не думаю, что это было правдой — скорее, она тебя всегда тайно любила. Как это грустно! Вот письма, которые она получала от тебя все эти годы. Они все мне рассказали, почему ты ушел, что ты чувствовал ко мне, откуда у нас были деньги… Я и не знала, что эти деньги мне присылал именно ты, что ты основал для меня доверительный фонд. Мама говорила нам — мне и отчиму, — что это сделал мой дед. Кроме того, я нашла на чердаке кучи коробок с подарками от тебя, и все они были нераспечатанными. Я тогда так расстроилась, что целый час проплакала. Как же это отвратительно — разве можно так поступать с собственным ребенком?! Да и по отношению к тебе это было очень некрасиво… Я хотела бы, чтобы она была жива и знала, что мне теперь известна правда. Я до сих пор злюсь на нее.

Пока Фиона это говорила, Джейми охватывало все более сильное возбуждение. Места для злости на Салли у него в душе просто не осталось.

— Фиона, не стоит винить ее за это, — проговорил он. — Я действительно был отвратительным мужем, в этом она не лгала. Я был беспутным гулякой, а твоя мать хотела размеренной, спокойной жизни — того, чего я не мог ей дать. Я очень плохо играл роль отца семейства, — засмеялся он.

Фиона также хихикнула, и это еще сильнее подняло настроение Джейми.

— Что ж, я рад, что ты теперь знаешь правду. Хотя мне не очень понравилось то, что, оказывается, из меня делали какое-то чудовище.

— Но почему ты не пришел и не рассказал мне все? Мы потеряли так много времени!

— Я боялся. Когда я попытался это сделать, меня ждало горькое разочарование, — криво усмехнулся Джейми.

— В жизни ты лучше, чем в фильмах, — застенчиво произнесла девушка.

— Но, наверное, не такой крутой?

— Знаешь, а я помню, как ты водил меня в зоопарк. С тобой было так весело, я всегда смеялась до упаду.

— Возможно, мы еще сможем повеселиться. — я не слишком изменился с тех пор.

— Я не против — если ты считаешь, что еще не слишком поздно, что обида не испортила все на свете.

— Фиона, дорогая моя, мы сейчас же забудем все обиды! Моя любовь к тебе никуда не делась — она всегда будет жить в моем сердце!

Джейми почувствовал, что сказал банальность, и, опустив взгляд, смущенно замолчал. Затем, глядя куда-то в сторону, робко спросил:

— У тебя есть какие-то планы на вечер? Может быть, сходим куда-нибудь, поужинаем?

— С удовольствием, папа: нам надо так много наверстать.

— Это точно.

И лишь после этого Джейми позволил себе обнять дочь. Фиона прижалась к нему, и он сквозь слезы радостно засмеялся. — будущее, лишь час назад казавшееся ему таким мрачным, вдруг окрасилось в розовые тона.

Уолт опять жил в Нью-Йорке, а потому возобновил воскресные посещения сына. Сейчас он сидел в такой непохожей на больничную палату комнате Хэнка и держал мальчика за руку. Медсестры предупредили его, что у Хэнка наступило обострение. Он стал еще более худым, чем был четыре месяца назад, когда отец видел его в последний раз, кроме того, у него началось какое-то респираторное заболевание. Нормальный ребенок выздоровел бы за пару дней, но для Хэнка все это означало постельный режим, антибиотики и постоянный контроль — иначе ОРЗ могло перерасти в воспаление легких. Сиделки называли это обострением, но что же тогда было обычным состоянием? Неподвижно сидеть в инвалидном кресле перед работающим весь день напролет телевизором?

Словно только, что сообразив, что телевизор работает, Уолт резко встал и выключил его. По реакции Хэнка никак нельзя было судить, нравится ему та или иная программа или нет. Уолта это немного раздражало. Некоторое время назад он поставил в комнате сd-диплеер на пять дисков и попросил сиделок, чтобы музыка играла постоянно. В надежде добиться от мальчика хоть какой-то реакции: он опробовал все жанры — симфонии, оперу, поп-музыку и даже хэви-метал. «Надо будет поговорить насчет телевизора — зачем Хэнку бессмысленно сидеть перед ним?» — подумал Уолт.

Он поставил в проигрыватель