Дни убывающего света - Ойген Руге

— Ирушка, я считал, это уже позади.

Да, подумала Ирина, я тоже так считала.

Вместо этого она сказала:

— Слушай, Куртик, сходи погуляй один, у меня правда много дел.

— Один, — возразил Курт, — я и так каждый день гуляю один.

— Тогда иди в сад, — предложила Ирина и обрежь розы.

— Обрезать розы? — Курт вздохнул, а Ирина добавила:

— Я потом принесу в сад кофе и бутерброды с ежевичным вареньем.

Курт кивнул.

— Въежовое воренье, — передразнил он.

Потому что, на самом деле, Ирина сказала «въежовое воренье». Она говорила «дурьдом» и «въежовое воренье» и «ГеДеЭр» вместо «ГэДэЭр». Уже тридцать лет она говорила так, упорно развивая свой диалект, и тридцать лет Курт дразнил ее этим.

— Что сейчас не так? — поинтересовалась Ирина.

— Ничего, — ответил Курт, не выдавая себя лицом. И добавил, выдержав маленькую паузу: Воренье сначала в еже, затем оно из ежа выходит, и ты приносишь мне его в сад.

— Ах ты! — возмутилась Ирина.

Замахнулась на него, но засмеялась.

Курт сделал вид, что спасается бегством от нападения, и пошел в свою комнату, чтобы принести курительную трубку. В этот момент снова зазвонил телефон.

— Подожди, я отвечу, — крикнул Курт из своей комнаты.

Он поспешил назад и положил трубку на стол. Подошел к телефону.

— Да, — сказал Курт.

— Привет, сказал Курт и по тому, как он сказал «привет», Ирина поняла, что это не его мать.

— Вот так да, — произнес Курт. — С чего бы это?

Вдруг лицо Курта посерело.

— Что случилось, — поинтересовалась Ирина.

Но Курт поднял руку, показывая, чтобы она не мешала. В трубку он произнес:

— Ты же шутишь. — Затем он какое-то время слушал, повторяя тихо:

— Да… Да… Да…

Затем показалось, что разговор прервался.

— Алло, — сказал Курт. — Алло?

Это всё-таки Шарлотта? Что-то случилось?

Курт медленно вернулся к столу, сел.

— Кто это был? — спросила Ирина.

— Саша, — ответил Курт.

— Саша?

Курт кивнул.

— Что случилось, где он?

— В Гиссене, — тихо произнес Курт.

Ее тело среагировало сразу же — согнулось, как от удара, в то время как голове понадобилось какое-то время, чтобы понять, что это значит — Гиссен.

Долгое время они не произносили ни слова.

Спустя несколько минут Курт начал набивать трубку. Время от времени он шумно выдыхал носом, как делал, когда бывал растерянным.

Мешочек с табаком шуршал.

Затем заскрипела дверь в комнате Надежды Ивановны. Медленно, очень медленно шарканье приближалось к гостиной… Замерло. Затем, через щель, проник голос Надежды Ивановны, тонкий, но пронзительный, с характерной подымающейся интонацией:

— И чтобы Саша не забыл потом захватить банку с огурцами.

Курт медленно встал, обошел кругом стол, раскрыл настежь дверь в комнату и сказал:

— Надежда Ивановна, Саши сегодня не будет.

Надежда Ивановна с мгновение не знала, что сказать, но затем нашлась:

— Не страшно, огурцы долго хранятся.

— Надежда Ивановна, — сказал Курт… Поднял обе руки, но опустил их и сказал:

— Надежда Ивановна, присядьте на минутку.

— Я уже позавтракала, — сообщила Надежда Ивановна.

— Присядьте на минутку, — повторил Курт.

Надежда Ивановна медленно прошаркала вокруг стола, села на краешек стула, поставила принесенную банку с огурцами на стол и сложила свои натруженные, с выступающими сухожилиями, руки друг на друга.

— Надежда Ивановна, — начал Курт. — Дело в том, что Саши, скорее всего, не будет какое-то время.

— Он заболел? — спросила Надежда Ивановна.

— Нет, — ответил Курт. — Саша на Западе.

Надежда Ивановна поразмышляла.

— В Америке?

— Нет, — ответил Курт, — не в Америке, на Западе. В Западной Германии.

— Я знаю, — произнесла Надежда Ивановна. — Западная Германия, это в Америке.

Ирина не выдержала.

— Саши нет, — закричала она. — Умер, понимаешь, умер!

— Ирина, — обратился к ней по-немецки Курт, — что ты такое говоришь!

К Надежде Ивановне он обратился по-русски:

— Саша не умер, Ирина имеет в виду, что он очень далеко. Что никогда больше не приедет к нам.

— Но в гости-то приедет, — уточнила Надежда Ивановна.

— Нет, — ответил Курт, — и в гости не приедет. Больше на данный момент я ничего не могу сказать.

Надежда Ивановна медленно поднялась, прошаркала обратно в свою комнату. Дверь снова скрипнула, закрываясь.

[Глава IV]

1959

Бесконечность.

Ахим Шлипнер сказал, что нельзя досчитать до бесконечности.

Александр лежал в своей деревянной кроватке и мечтал о том, чтобы досчитать до бесконечности. Он мечтал, что станет первым, кто досчитает до бесконечности. Он уже знал, как считать. Он считал и считал. Он уже досчитал до головокружительно огромных чисел. Миллионы, триллионы, квадриллионы, тысячи миллионов квадриллионов… И вот одним махом он оказался там — в бесконечности! Шумные аплодисменты. Теперь он стал знаменитым. Он стоял в «чайке» с открытым верхом, в легендарном советском автомобиле для государственных деятелей, с кучей хрома и ракетообразными задними антикрыльями. Машина медленно катила по улице. Справа и слева люди стояли, тесно прижавшись друг к другу, как на Первомае, и махали ему, маленькими черно-красно-золотыми флажками…

И тут по голове ему стукнули книжкой. Это была фрау Ремшель, она следила, чтобы все спали. Кто не спал, получал книжкой по голове.

Забрала его мама. Уже темнело. Скоро придет человек, зажигающий фонари.

— Мама, когда же мы поедем к бабе Наде?

— Ах, Сашенька, еще надо подождать.

— Почему всегда надо так долго ждать?

— Радуйся, Сашенька, что надо долго ждать. Когда вырастешь, всё будет происходить очень быстро.

— Почему?

— Просто так устроено — когда взрослеешь, время начинает идти быстрее.

Ошеломляющее откровение.

А вот они уже и в «Консуме»[6]. «Консум» располагался на полдороге. Дорога была длинной, особенно по утрам. Обратная дорога казалась короче. Он размышлял, не связано ли это с тем, что после обеда он чуточку повзрослел.

— Ты со мной зайдешь? — спросила мама. — Или здесь на улице подождешь?

— С тобой, — ответил он.

В «Консуме» продавали молоко по талонам. Большим ковшом продавщица наполняла молочник. Раньше это всегда делала фрау Блумерт. Но фрау Блумерт арестовали. Он даже знал, почему — она продавала молоко без талонов. Ахим Шлепнер так сказал. Молоко без талонов запрещено строго-настрого. Поэтому Александр был в ужасе, когда услышал, как продавщица сказала:

— Не страшно, фрау Умницер, тогда занесете талоны завтра.

Мама всё еще искала талоны в своем портмоне.

— А я не хочу молока, — сказал Александр.

— Что?

Ужас сказался на его голосе. Он едва мог говорить.

— Я не хочу молока, — тихо повторил он.

Мама забрала молочник.

— Ты не хочешь молока?

Они вышли из магазина, он еле волочил ноги. Мама присела рядом с ним на корточки.

— Что случилось, Сашенька?

По слогам он поделился своими опасениями.

Мама рассмеялась.

— Но, Сашенька, меня не арестуют!