Дни убывающего света - Ойген Руге

— Но я люблю смотреть, как ты собираешь грибы, — возразил Курт.

— Куртик, мне еще обед приготовить надо, купить подарок Вильгельму…

— Что за подарок?

Ирина закатила глаза.

— Тридцать лет Вильгельм получает один и тот же подарок!

Это было десять пачек «Беломорканала» — классические русские папиросы, которые Ирина покупала в буфете Дома офицеров, — ужасная гадость, вообще-то, которую Вильгельм курил из чистого хвастовства, чтобы продемонстрировать своим товарищам, как он умеет заламывать бумажный мундштук, выдавая три ломаных русских слова и делая смутные намеки на свои «московские времена».

— Ирушка, — возразил Курт, — Вильгельм уже два года не курит.

Как ни странно, Курт был прав. После тяжелого воспаления легких Вильгельм (хотя он перенес уже много тяжелых воспалений легких) бросил курить. В прошлый день рождения он даже передарил «Беломорканал» Хорсту Мэлиху, который, не будь дурак, тут же надломил папиросу и закурил перед собравшейся командой.

— А обед кто приготовит?

— Сделай что-нибудь простое, — предложил Курт.

— Что-нибудь простое! — Ирина потрясла головой. — Саша приедет, а я приготовлю что-то простое!

— Почему бы и нет?

— Потому что всегда, когда первого октября приезжает Саша, мы едим пельмени.

— Да ну, — возразил Курт, — это же совершенно неважно.

Он надломил скорлупу на остром конце яйца и принялся очищать ее в подставку — способ, который Ирина считала неуважительным, так как потом было неприятно выковыривать скорлупу из подставки.

Но она ничего не сказала. Сделала глубокую затяжку, так что голова немного закружилась. Услышала, как Надежда Ивановна вышла из ванной.

— Я сначала схожу в ванную, — сказала Ирина.

Когда Ирина вернулась из ванной, Курт листал газету. Его тарелка была всё еще пустой, без крошек.

— Ты почему ничего не ешь? — спросила Ирина. — Желудок же снова заболит.

— В самом деле ни единого слова, — отозвался Курт. — Ни единой буквы про Венгрию, ни единого слова о сбежавших, ничего о посольстве в Праге …

Он свернул газету, швырнул ее на стол. На первой странице крупными буквами было написано:

В БОЯХ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

ГДР И КНР СТОЯТ ПЛЕЧОМ К ПЛЕЧУ

Ирина уже видела заголовок вчера — это был еженедельный выпуск «НД», которую Курт еще не читал, так как вчера из Москвы пришла «Литературная газета». Ирина спрашивала себя, почему он вообще всё еще читал эту ерунду — «Нойес Дойчланд»!

Курт ткнул пальцем в газету:

— Ты понимаешь, что они хотят этим сказать?

Ирина пожала плечами. Подпись к фотографии она уже тоже прочитала: какие-то шишки, стоящие тремя длинными рядами друг за другом, крупнозернистое фото, так что многочисленных китайцев с трудом можно было отличить от немцев. Обычная дурацкая фотография из «НД», однако особенно дурацкая в виду того что у них люди сбегают (факт, который, однако, Ирину, в отличие от Курта, наполнял не столько озабоченностью, сколько злорадством).

— Это предупреждение, — пояснил Курт. — Это значит: люди, если у нас дело дойдет до каких-то демонстраций, то мы поступим как китайцы на Площади небесного спокойствия. Господи боже мой, нет, правда, бетон, — воскликнул Курт. — Непрошибаемый бетон!

Он взял кусок белого хлеба из корзиночки и стал намазывать его маслом.

Образ, возникший у Ирины при словах «Площадь небесного спокойствия»: худой человек в белой рубашке, который остановил колонну из четырех или пяти танков. Она помнила, как перестала дышать перед телевизором, когда первый танк, выбрасывая клубы дыма и угрожающе передвигаясь из стороны в сторону, пытался объехать человечка. Он знала, как чувствуешь себя вблизи такого вот танка. Два года пробыла на войне, хоть и медсестрой. Она узнавала Т-34 по звуку мотора.

— Ты же поговоришь с Сашей, — спросила Ирина. — Чтобы он не наделал каких-нибудь глупостей.

Курт отмахнулся.

— Как будто Саша будет меня слушать!

— Тем не менее, ты должен с ним поговорить.

— Что мне ему сказать? Посмотри на это слабоумие, — Курт так яростно ткнул в «НД», что Ирине стало не по себе, — ложь и слабоумие!

— Скажи это своей маме сегодня вечером.

Ирина выудила из пачки сигарету. Курт взял ее за руку.

— Ирина, ну же, съешь сначала что-нибудь.

Комнатные часы проурчали свою девятичасовую урчалку. На мгновение оба замерли, словно сговорившись, — нужно было хорошенько прислушаться, чтобы по глухому урчанию разобрать время. Затем Курт сказал:

— Хорошо, я поговорю с Сашей.

Он принялся есть ложкой яйцо, потом еще раз замер и добавил:

— Но после завтрака мы немного погуляем.

Ирина тоже взяла кусок хлеба из корзиночки, сделала бутерброд с сыром, подсчитала, сколько времени ей останется на прогулку, если она не поедет в русский магазин. С другой стороны, у нее не было никакого желания идти гулять, а уж тем более с Куртом, всегда бегущим впереди нее. И к тому же, у нее не было подходящей обуви.

— Мне Вере позвонить? — спросил Курт. — Возможно, она присоединится.

— Ах, во-от что, — протянула Ирина. — Вот оно что!

— Что? Что такое?

— Тоскуешь по Вере, да?

— Вера — твоя подруга, — ответил Курт. — Я думал, что со мной одним тебе будет скучно.

— Вера никогда не была моей подругой, — возразила Ирина.

— Отлично, — ответил Курт, — тогда пойдем одни.

Ирина отодвинула хлеб, закурила сигарету.

— Ирина, ну что такое?

— Ничего, — ответила Ирина. — Ты можешь идти гулять с Верой.

— Я не хочу гулять с Верой, — возразил Курт.

— Извини, — продолжала Ирина, — ты только что сказал, что хочешь прогуляться с Верой.

Несколько секунд стояла тишина. Потом заскрипела дверь, и в коридоре раздалось шаркание Надежды Ивановны, оно приблизилось, замерло… Ирина рванула дверь и протянула матери тарелку с бутербродом.

— Держи, ешь, — приказала она.

— Что это, — спросила Надежда Ивановна, не прикасаясь к тарелке.

— Господи боже мой, это хлеб. С сыром! Ты думаешь, я тебя отравить собралась?

— Я не выношу сыр, — ответила Надежда Ивановна.

Ирина встала, пошла в комнату матери, шмякнула тарелку на стол.

Только когда она уже оказалась в гостиной, ее сознание зарегистрировало запах из комнаты Надежды Ивановны — наряду с заплесневевшими продуктами и едкими, но бесполезными мазями для ног это был, в первую очередь, перекрывающий все остальные запахи сладковатый дух захваченного из России нафталина, который Надежда Ивановна использовала в опасных для жизни дозах.

Ирина распахнула дверь снова и крикнула:

— И проветри, пожалуйста, комнату!

Она села, закрыла лицо руками.

— Кофе еще будешь? — спросил Курт.

Ирина кивнула.

— Прости, — произнесла она.

Курт налил кофе, сделал ей бутерброд с сыром, аккуратно размазывая всё еще твердоватое масло — точно такой же, какой она только что отнесла в комнату Надежды Ивановны