Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Возьмем-с, возьмем-с… – как бы про себя проговорил петербургский воин, прослушавший весь этот рассказ, то сжимая, то разжимая брови, согласно с теми соображениями, какие вызывал он в его хитродумной мысли, – а теперь… – начал было он, подымая на барышню вопросительный и как бы вдруг просветлевший взгляд…

– А теперь, – подхватила она на лету, – ваш адрес в Петербурге?

– Моховая, дом Слатвинского…

– Вы позволите мне, когда я буду в Петербурге, прислать вам сказать, что я приехала?

– Помилуйте, я буду счастлив… Но разве вы думаете?..

Она взглянула еще раз ему в глаза своим долгим возбудительным взглядом:

– Я думаю поступить по вашему совету, – медленно выговорила она. Он в первую минуту не вспомнил…

– Вчера, в мазурке…

– В самом деле!..

Глаза его внезапно загорелись.

– Что же, это прелестно, Ольга Елпидифоровна, умно…

– «Прелестно» – не знаю… «умно» – вероятно… когда другого пути нет, – проронила она, подавляя вздох. – Во всяком случае за совет спасибо!

И она ему протянула руку.

Он, как вчера, быстро и осторожно оглянулся, схватил обеими своими эту полную, свежую, красивую руку и приник к ней выше кисти горячими и жадными губами…

– Советник всегда к вашим услугам, – прошептал он, – может ли рассчитывать он и вперед на подобные награды?

– Как знать, чего не знаешь! – смеясь, ответила Ольга довольно вульгарною фразой, от которой изящного флигель-адъютанта чуть-чуть покоробило опять. – А вот что, граф, – сказала она, отымая у него свою руку и кивая головой через плечо на апартамент княгини, – эта умная женщина ужасно боится, чтоб я не рассказала всем этих ее «secrets de famille»; так мы положили так, что она скажется больною, ляжет даже в постель, сегодняшний спектакль будет отменен, и я под этим предлогом уеду домой без всяких лишних разговоров… Вы поняли?

– Совершенно! – многозначительно улыбнулся на это сметливый петербуржец. – Вернувшись от княгини, я скажу всем, что нахожу ее весьма серьезно занемогшею и что не дурно было бы послать за доктором…

– Ах, какой вы умный, право, прелесть! – воскликнула барышня. – Я только что об этом именно хотела просить вас сейчас… Ну, прощайте, граф, мы с вами вероятно здесь более не увидимся – я ранее вас отсюда уеду.

– Но в Петербурге? – спросил он тихо, не отрываясь глазами от ее соблазнительного облика.

– Там непременно.

– Скоро?

– Осенью, к открытию итальянской оперы, – сказала она, как вещь порешенную.

– Надо бы вам пораньше… устроиться… Напишите, когда соберетесь, – мы постараемся соорудить вам un petit coin de paradis terrestre1…

Он наклонился было еще раз к ее руке, но она быстро откинула ее от него за спину, присела перед ним большим, официальным, институтским реверансом – и со словами: «хорошенького понемножку!» выбежала, не оглядываясь на него, из гостиной.

Она спускалась с лестницы, когда снизу раздался грубый голос «фанатика».

– Что это вы там балуетесь пусто, ждать вас только приходится всегда! На репетиции уж все!..

– Репетиция тю-тю! – засмеялась на это Ольга, прыгнув чрез ступеньку.

– Что-о?!

– И спектакль – фюить, – свистнула она, прыгая чрез другую.

Вальковский одним прыжком очутился на ступени рядом с барышней.

– Вы меня морочить, аль что! Говорите толком! – забормотал он шипящим голосом.

– Без шуток, княгиня заболела, в постели, сойти не может, спектакль отменяется.

– До коих пор?

– А когда выздоровеет, должно быть.

– Так она, может, в постели-то и Бог знает сколько проваландаться вздумает! – рявкнул «фанатик».

– А этого уж я не знаю, – равнодушно проговорила Ольга Елпидифоровна, сходя в сени.

Он очутился опять рядом с нею.

– Так ведь до того разъедутся все… Без публики играть что ли будем!..

Она только плечами пожала и вышла на крыльцо.

Он зверски глянул кругом себя, как бы ища предмета, на котором мог бы сорвать свою злость, и не найдя ничего, по-видимому, швырнул на пол фуражку, которую держал в руке, и бешено, с каким-то диким, волчьим рычанием принялся топтать ее ногами…

– Бабы – куриный народ! – можно было только расслышать.

– Что там такое? – быстро обернулись на этот вой Духонин и Факирский, стоявшие на крыльце, любуясь только что въехавшею во двор лихою, подобранною стать ко стати тройкой гнедых в золоченых и звенящих бляхах по-ямщицки, запряженною в щегольской с иголочки небольшой тарантас, с молодым русобородым кучером в грешневике набекрень, убранном павлиньими перьями, и черной плисовой безрукавке на красной шелковой рубахе навыпуск…

– А это Лев Гурыч Синичкин собственною особой панихиду себе поет, – ответила на вопрос, расхохотавшись, Ольга, между тем как Вальковский, ни на кого не глядя, проносился мимо их с лихорадочно блуждавшими глазами, направляясь к театральному флигелю…

Барышня передала двум приятелям о болезни княгини, об отмене спектакля.

– Я очень рада этому, что меня касается, – промолвила она, – вообразите, выходя от княгини сейчас, я попробовала сделать руладу, и ни-ни, совсем голоса нет… Это Чижевский вчера, после мазурки, вздумал в сад всех повести, в сырость, – нетрудно простудиться… Хорошо бы я пела сегодня вечером!.. Я хочу воспользоваться этим и к себе в город съездить… Что, отец мой здесь?

– Нет, не видать, – сказал Духонин, – ведь он графа провожать поехал.

– И говорил мне, что вернется сегодня к завтраку, – сказал в свою очередь Факирский, – задержали, видно…

– А это чьи лошади? – спросила Ольга, прищурившись на гремевшую бубенцами своими и бляхами тройку на дворе, – приехал кто или уезжает?

– Это Ранцова тройка, – ответил студент, продолжая любоваться, – прелесть запряжка, не правда ли, Ольга Елпидифоровна?

– Капитана? – протянула она. – Куда же это он?

– К себе, в Рай-Никольское.

– Для чего так?

– Не знаю. После завтрака разом собрался и велел запрягать.

Барышня громко рассмеялась опять.

– Это он с досады на меня за то, что я не хотела сесть подле него за столом. Уморительный!.. А он мне именно теперь нужен, – сказала она тут же серьезным тоном. – Семен Петрович, будьте так добры, сходите за ним и скажите ему, чтоб он сейчас же приходил в сад; я буду ждать его там у фонтана.

– А если он спросит, для чего, – засмеялся Факирский, – как ответить: для головомойки или для поощрения?

Ольга засмеялась тоже:

– Скажите только, что раскаиваться не будет!

XXI

Как будто чует жизнь двойную,

И ей обвеяна она1.

Фет.

Хорошо было в саду, под развесистым кленом, на той каменной скамье у фонтана, на которой, глубоко задумавшись, сидела теперь наша барышня в ожидании капитана… Капризными, перебегающими узорами ложились кругом нее свет и тени на красный песок дорожек,