Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

и направляясь к колыбельке, из которой раздался плач младенца, – это он не от зубков теперь, я знаю, – успокоительно примолвила она, вынимая оттуда сына в его пеленках и кружевном чепчике и поднося его лобиком к губам мужа, – они кушать просят… Ты поцелуй его и иди себе теперь, Борис; доброй ночи! – заключила она с тою же блаженною улыбкой, отворачиваясь от него стыдливым движением, чтобы отстегнуть пуговицы своего корсажа…

Он направился к двери, взялся за ручку, но прежде чем пожать ее, оглянулся, как бы с тем, чтоб унести с собой всю полноту впечатления этого чистого, таинственного и проницающего детского мира.

Вася перестал плакать. Молодая мать-кормилица, низко нагнув к нему голову, стояла у колыбели, медленно и ровно, убаюкивающим ребенка движением качаясь на месте со стороны на сторону. Старая няня неслышными шагами проходила за чем-то к комоду у окна, и лунное сияние, падая сквозь него, подстилало ей под ноги широкие квадраты; а с высоты, в углу, освещенные красноватым пламенем лампадки, строгие лица святых словно сторожили из-за своих золотых риз весь этот мир детства и чистоты…

Троекуров вышел и со сжатыми нервно бровями быстро направился чрез длинный ряд комнат дома на свою половину.

Он отворил в своем кабинете дверь в сад – но тут же отошел от нее и зашагал вдоль и поперек комнаты, покусывая усы и поводя плечами, словно в лихорадочной дрожи.

Так прошло несколько времени… Часы на камине прозвонили час по полуночи.

Чьи-то шаги заскрипели по песку ближней садовой аллеи.

Борис Васильевич весь выпрямился, вскинул головой и спешно повернул к двери.

За ее порогом глаза его первым, невольным движением устремились на павильон, обитаемый княжной Кирой. Из четырех, выходивших в сад и открытых окон его два были еще освещены, и в одном из них на опущенной, чуть-чуть колеблемой воздухом белой сторе дрожала, показалось ему, чья-то неясная, тонкая тень… «Не спит еще, читает», – сказал он себе мысленно, с каким-то словно страхом быть замеченным ею, откидываясь назад внутрь комнаты.

Выходя из аллеи, прямо против него, показался в эту минуту Скоробогатов.

Троекуров торопливым движением руки указал ему свернуть вправо и пройти к нему двором на отдельное крыльцо, ведущее на его половину.

Сам он пошел отворять ему дверь на это крыльцо, пропустил его, щелкнул за ним замком и ввел его в библиотеку, служившую приемной.

– Ну, что? – обрывисто спросил он.

– В аккурате тут, – самый, то-ись, этот человек, – таинственно проговорил на это тот.

– Где?

– Как изволили сказывать, у калитки у самой проявился… В шляпе это, в пальте, здоровенная такая дубинища в руке – самый он и есть, я хорошо признал.

– Вошел в сад?

– Вошел, ваше вск… a только, как заметно, с опаской, – усмехнулся Скоробогатов, – нерешительность видать… Известно, к чужим, в ночное время… Черкес на что проворен, a и тот боится!.. Постоял он этто там за оградой спервоначалу, сигару вынул, огня чиркнул, о калитку обеймя рукам опёрся… a она и подалась сама внутрь-то, в сад, мало за ней не упал он с-невзначаю, ругнулся даже: «чтоб тебя, проклятая!..» Одначе после этого в сад вошел, прошелся таково шагов двадцать не более, помахал дубинищей, и – назад… И Бог его знает, вор он какой, али что?..

– Он негодяй, – неудержимо вырвалось из уст Троекурова.

Старый служивый поглядел ему в глаза:

– Что ж, ваше высокоблагородие… его, значит, всегда сцапать можно! Он и по сю пору там…

– Он тебя не видел? – прервал его Борис Васильевич.

– Ему и не в-догад, ваше… потому я в малинник забрался, сижу смирно: мне-то все оттуда видать, а ему в кустах и в жисть меня не подозреть.

– Давно он тут?

– С полчаса, а может более… Кабы не приказ ваш, чтоб притти доложить вам, так я б его, шарлатана, давно скрутил, ваше вскбл… – промолвил Скоробогатов, продолжая глядеть в глаза своему «полковнику», в очевидном ожидании приказа с его стороны привести в исполнение это благое намерение.

Но к немалому его удивлению, «полковник» его, теребя ус и видимо держа в голове иное соображение, проговорил с презрительною усмешкой:

– Оставь его там гулять, а сам спать ступай!.. Завтра же, – быстро и решительно прибавил он, во избежание дальнейшего разговора, – отправляйся опять в то же время в свой малинник, и если он явится, не жди ни минуты и беги тотчас же доложить мне! Слышишь?

– Слушаю, ваше вскбл… – пропустил озадаченно тот.

– Хорошо, ступай!..

Троекуров выпустил его на крыльцо, вернулся в кабинет – и долго еще среди ночной тишины слышался в пространном покое шум его то лихорадочно спешных, то странно замедлявшихся шагов…

VII

О прежних днях, o тех проказах

Поразвернитесь-ка в рассказах!

Улыбочка и пара слов,

A кто влюблен, на все готов-1.

Горе от ума.

– И вот в каком galetas[75] вы меня находите! – говорила через день после того, что передано нами читателю, княгиня Ольга Елпидифоровна Шастунова, выходя встречать только что подъехавшего к крыльцу ее домика гостя в большую гостиную ее девических времен, теперь почти совсем пустую комнату, с полудюжиной искалеченных стульев и наполовину оборванными, почернелыми от времени и табачной копоти обоями на стенах.

Она гадливо, но смеющимися глазами указывала на эту жалкую обстановку, странно противоречившую безукоризненно изящному, по последней парижской моде, утреннему туалету, в который была она облечена, начиная с атласных туфель на шелковых, 2-chinés, чулках couleur saumon-2, и кончая крохотным чепцом из кружев, наколотым над ее роскошною, собственною косой.

– Пойдемте ко мне в будуар, – насмешливо подчеркнула она, – там найдется по крайней мере на чем сесть.

– И вы меня оттуда не прогоните, как некогда отсюда? – ответил лукаво Ашанин, стоя посреди комнаты, и, поведя глазами кругом нее, остановил их на открытом окне, выходившем в палисадник, из которого некогда он, весь трепет и желание, внимал тайком ее страстному пению[76].

Она вспомнила и расхохоталась:

– Какой вы злопамятный, однако!.. A теперь увидим, смотря по тому, как вы себя будете вести…

– О, на этот счет будьте покойны, – как сама добродетель! – вскликнул торопливо московский Дон-Жуан, и с таким, по-видимому, убежденным выражением, что она подняла на него удивленные глаза… но тут же усмехнулась, чуть-чуть пожала плечом и без слов прошла в соседнюю комнату.

Ашанин на миг даже глаза прижмурил:

– …И избави нас от лукавого! – прошептал он мысленно кончик молитвы, следуя за ней.

«Будуар» себе наша княгиня устроила в бывшей своей девической комнате,