Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

собрав туда все, что еще оставалось в доме после занимавших его жильцов неполоманной мебели, которую покрыла, как на театральных сценах, вплоть до низу, чехлами из ситца, a на окна и двери навесила той же материи занавеси. На столах разложены были кое-какие ценные безделушки, книжки французских романов в желтых обложках, привезенные хозяйкой из-за границы, ее большой дорожный несессер, с ее вензелем под княжескою короной на каждой из его серебряных принадлежностей. Благодаря всему этому комната представляла если не роскошный, то довольно уютный вид.

– C’est du moins quelque peu habitable ici3, – проговорила красивая барыня тем же презрительно веселым тоном, усаживаясь на низкую кушетку и упираясь затылком в огромную подушку, покрытую наволочкой из тончайшего батиста, обшитою кружевом, и с таким же вышитым на ней вензелем ее и короной, сквозь которые просвечивал малиновый цвет шелковой под нею ткани.

– Вы очень милы, что сдержали ваше слово побывать у меня. Вы откуда же теперь, из Москвы? – спросила она, словно высматривая своего гостя из-под полуопущенных ресниц и перебирая одною рукой кольца свои на другой.

Он со своей стороны норовил не встречаться с ней взглядом и, прищуриваясь, глядел по сторонам, говоря себе в то же время: «Не смущать ее, – легко сказать, когда тут как бы только тебя самого не смутили эти дьявольские глаза!..»

– Из Москвы, – ответил он громко.

– Прямо?

– Не совсем. Я приехал с одним моим знакомым, и мы, не доезжая до вашего города, свернули с большой дороги во Всесвятское, к Троекуровым, которым он родственник…

– Вы их видели? – быстро вскидывая на него теперь «эти дьявольские глаза» свои, прервала она его.

– Как же! Мы приехали к ним третьего дня вечером, ужинали там и выехали ночью… Они меня просили сказать вам, – поспешил он прибавить, предупреждая ее вопрос, – что они знают все о ваших делах чрез здешнего предводителя Юшкова…

– Да, я к нему ездила вчера…

– И что они со своей стороны готовы сделать все, что только могут в вашу пользу…

– Но к себе не приглашают? – перебила она его со внезапною горечью в тоне.

– Напротив, Александра Павловна не успела написать вам, но поручила мне передать лично, что она будет очень рада видеть вас у себя…

– В самом деле?

– Клянусь вам!

Она благодарно кивнула ему и улыбнулась.

– Троекуров est un galant homme après tout4! – уронила она как бы про себя и тут же. – A просьбу мою в Москве исполнили? – спросила она его.

– Непременно, и главным образом приехал сюда для того чтобы передать вам об этом, – отчеканил Ашанин, уверяя себя самого в эту минуту, что он единственно из-за этой причины сидел теперь напротив ее в этом уездном домишке; я говорил с пятью или шестью сенатскими доками, из которых один, мой бывший товарищ, исправляет даже должность обер-прокурора. Они все говорят, что дела никакого начать нельзя, если у вас не будет прежде всего письменного документа от мужа, что он взял у вас для уплаты своих долгов принадлежащий вам капитал.

– Ах, Боже мой, – горячо заговорила она, – я это очень хорошо знаю и писала к нему об этом по крайней мере десять раз с тех пор, как вернулась в карупатрию5, но он нарочно не отвечает… Если б я могла предвидеть, до какой низости могут дойти эти маменька и сынок, я потребовала бы от него тогда же, в Париже, формальную расписку на мои деньги. Но я тогда только думала о том, как спасти их же имя от стыда, от оглашения в газетах… Наш посол, он меня давно знает, граф Павел Дмитриевич, и всегда благоволил ко мне, он ужасно спешил, боясь скандала, высылкой Базиля в Россию, узнав от меня, что я готова заплатить все его долги… Он так и уехал, a я осталась возиться с его кредиторами. Я его едва видела в те два-три дня до его отъезда. Он там сидел у своей Баруччи и ноги ей лизал, пока я бегала по банкирам и переводила свои бумаги на французские деньги. Он уехал даже рано утром, не зайдя ко мне проститься… Он мерзавец в полном смысле слова! – воскликнула с потемневшим взглядом и дрогнувшими губами наша княгиня. – Un digne fils de sa maman6! Я вам говорю, я знаю его, он нарочно не отвечает мне теперь, он мстит мне за Париж, за то, что не удалось ему провести меня, что я прямо обличила его в обмане и не скрывала после того моего отвращения к нему: пусть себе, думает он, мучается она и разбирается с милою моею мамашей, a я, je ferai le mort7, будто меня совсем нет на свете!.. A он очень хорошо знает, я ему писала, что я из Петербурга выехала с единственною, последнею сторублевою бумажкой в портмоне, – докончила она и вся заалела.

– Княгиня, – быстро начал Ашанин, – будьте на этот счет совершенно покойны. Аглая Константиновна в конце концов тем или другим образом принуждена будет возвратить вам ваши деньги; a пока вы можете быть уверены…

– Что старые друзья не оставят меня умереть с голода, – поспешно договорила за него она с насилованным желчным смехом, – ну да, конечно!.. Вот только сейчас пред вами был у меня здешний исправник, вы его знаете; помните, тот студент Факирский, который с вами в Гамлете играл и все проповедывал о Жорж Санд[77]; – он приносит мне две тысячи рублей, полученные им на мое имя от некоего таинственного незнакомца… Je l’ai envoyé paître avec son argent8! – пылко воскликнула она еще раз.

Ашанин недоумевая поглядел на нее.

– Вы не догадались, от кого эти деньги? – взволнованно продолжала она. – А я тотчас же поняла: это все тот же великодушный господин Ранцов посылает мне… Ему надо пырнуть меня своею grandeur d’âme9: на вот, новый твой муж – негодяй и мерзавец, a я…

Голос ее вдруг оборвался, подвижное лицо преобразилось все:

– Не слушайте меня! – произнесла она сквозь слезы, нежданно подступившие к ее горлу. – Я стала нервная, раздраженная, злая! Мне грех так говорить, я не стою его подошвы. Он в самом деле благородный, редко-великодушный человек… Он узнал, что мне трудно… и первым движением его было прислать мне… чтоб я не нуждалась, и скрыл, от кого деньги, именно для того, чтоб я не могла обидеться… A я именно поэтому самому и не могу, не хочу принять их, вы это понимаете?

Пылающие глаза ее устремились прямо в лицо Ашанина.

– Вы понимаете, что я готова