Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Ты – я не знаю, – воскликнула Александра Павловна, – ты, Бог тебя знает, какая-то льдина! Но он, ты меня не уверишь, – он… Я видела, какими глазами он глядит на тебя всегда, и все его лицо точно вдруг осветится, когда он заметит, что то, что он говорит, нравится тебе; il n’y a que les amoureux5, которые так смотрят…

– И люди, которые любят, чтобы их слушали, – уронила с холодною усмешкой княжна.

Троекуров обернулся на миг на говорившую, усмехнулся самым уголком губ и, опустив руки в карманы своей жакетки, медленно зашагал по террасе, глядя себе под ноги не то рассеянными, не то озабоченными глазами.

Но Александра Павловна не сдавалась:

– Он так много с тобой говорит, – горячо доказывала она, – потому что знает, что это тебя интересует; ты сама прежде ни о чем другом не думала, как о политике… A ты, если теперь придираешься к нему за это, то единственно потому, что хочешь непременно найти что-нибудь против него внутри себя, – и не находишь ничего, кроме этого же опять… Ты уж просто скажи, что он тебе не нравится, короче будет!

– A если я это так и скажу тебе прямо, ты от меня отстанешь?

Сашенька махнула сердито рукой:

– Ты свое счастье в окно выкидываешь… И все это твоя вечная гордость делает!..

– Гордость! – тихо и с какою-то загадочною улыбкой повторила Кира. – Это старая песня!..

– Старая и все та же, да!.. Tu ne veux pas de maître6; разве это не так? Я давно поняла тебя: ты не признаешь, чтобы кто-нибудь когда-нибудь мог стать над тобой… Кира, милая, a если бы ты знала, – прошептала она, внезапно ухватывая руку княжны и наклоняясь к самому ее уху, – если бы ты знала, как сладко покориться тому, кого любишь!..

Княжна глянула ей вдруг в лицо, словно испуганная:

– Покоряться – так уж Богу! – вырвалось у нее нежданным, невольным возражением.

Александра Павловна в свою очередь теперь испуганно вскинула на нее глаза:

– Что же это, не хочешь ли уж ты в монастырь, как Лиза в Дворянском Гнезде?

– Да, пожалуй, в Италии, – поспешно ответила Кира и так же поспешно засмеялась, – там, в Апеннинах, есть один древний монастырь. Я там была. Что за вид оттуда, прелесть!

– Ты сумасшедшая! – вскликнула Троекурова. – С тобой нельзя говорить серьезно.

– Тем более что спать пора, поздно, – молвила на это с тем же деланным смехом княжна, быстро подымаясь с места, – прощайте!

Она кивнула и, чуть-чуть приподняв край своей юбки, побежала по ступенькам, спускавшимся с террасы в сад.

– Кто же так прощается, княжна? – молвил Троекуров, идя за ней. – Дайте хоть руку на сон грядущий, a то можно подумать, что вы сердитесь.

Она на ходу протянула ему снизу вверх эту – как лед холодную – руку и, не отвечая на его пожатие, не глядя на него, исчезла чрез миг за клумбой розанов в цвету, раскинутою пред павильоном, в котором она обитала.

– Вот она всегда такая! – жалобно выговорила Александра Павловна, обращаясь к мужу. – И очень хотела бы я знать, чем такой человек, как Гундуров, может ей не нравиться?

– Да какое тебе до этого дело, в сущности?

И Троекуров досадливо повел плечом. Она заметила это движение и встревожилась:

– Боже мой, Борис, как же ты можешь это говорить! Я ее люблю, я ей от всей души желаю счастья.

– Каждый понимает счастье по-своему, – произнес он мягко и стараясь улыбнуться, – и берет его, где знает.

– Да где ж она возьмет его, где – протестовала молодая женщина, – пробовала она в Петербурге свое… И с чем оттуда уехала? Печальная, разочарованная… И тот самый человек, который там, – она сама же говорила, – был более всего ей симпатичен, она его теперь…

– Ну, милый друг, ведь это у нас сказка про белого бычка пойдет, – прервал ее муж, скрывая внутреннее нетерпение под ласковою шутливостью тона этих слов, – a у меня на завтра к 8 часам старшины из трех волостей вызваны. Разойдемся по постелям!

Он наклонился к ней и поцеловал ее в лоб на прощанье.

– Борис, – промолвила Александра Павловна с чуть-чуть слышавшимся робким упреком в голосе, – разве ты не зайдешь к детям… Ты их целые пять дней не видал.

– Ах, конечно, конечно… сейчас! – вскрикнул он, слегка смутившись. – Я думал сам… и вдруг вспомнил об этих старшинах…

Она продела под его руку свою, сама вся головой и грудью прижалась к нему и, не чувствуя ног под собой от какого-то мгновенного, страстного прилива счастья, повела его чрез весь дом в детскую.

На пороге ее Троекуров замедлил шаги… То, что только что скребло и ныло в его душе, было так далеко от этого, от этой свежести… от этой «святости»…

Высокая комната со светлыми обоями, мерцающая лампадка в углу пред иконами в старинных золотых окладах, полуотворенные окна в сад, со вставленными в них рамами, обтянутыми кисеей, сквозь которую льется ночной воздух, примешиваясь к слабому запаху молока и ромашки, старая няня, повязанная платком, вздремнувшая на покрытом ковром сундуке, и рядом колыбель и кроватка с падающими на них кругом вплотную широкими складками белоснежных кисейных занавесей… Мир, благодать, еле слышное, ровное детское дыхание…

– Тсс… Маша, кажется, проснулась, – прошептала Сашенька на ухо мужу, осторожно переступая с ним по обитому на лето толстою парусиной полу детской.

Она подвела его к девочке, к «старшей в семье», как говорил он в веселые минуты… Чуткая старушка няня мигом приподняла с сундука свою седую голову.

– Спят покойненько, – молвила она, кивая с места и тут же подымаясь на ноги.

Александра Павловна таким же кивком дала ей знак не беспокоиться, осторожною рукой отогнула иолы занавесей и, наклонившись над кроваткой, пригласила движением глаз мужа последовать ее примеру…

Белокурая и кудрявая, как отец, с черточкой длинных, черных, как у матери, ресниц над разгоревшимися пухлыми щечками, спала полуторагодовая Маша, закинув за голову крохотную ручку, полураскрыв влажные розовые губки… И вот, словно почуяв устремленные на нее глаза родителей, она задвигалась, повернулась, открыла на миг большие темно-голубые глазки… «Ма-ма», – с улыбкой пролепетала она, закрыла их опять и сладко вздохнула, уносимая снова неодолимыми чарами сна…

– Благослови ее! – прошептала молодая мать.

Троекуров торопливо и неловко, как всегда это бывало с ним в подобных случаях, – с каким-то смутным ощущением своей «недостойности», – провел крестообразно пальцами над головой дочери…

– А вот и Василий Борисыч голос подают, – проговорила, счастливо улыбаясь, Сашенька, быстро закидывая занавески кровати