Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

class="p1">Алексей вернулся домой в смятенных чувствах, но потом положился на волю Божию и успокоился. Между тем дома его ждал сюрприз – письмо от Маняши. Девушка подтверждала свой приезд в августе, писала, что Леня предлагает им с братом ключи от своей квартиры, но ей по некоторым причинам это неудобно, и она просит поговорить с мамой, быть может, она разрешит им пожить недельку у них дома, как в прошлый раз.

Алексей кинулся с письмом к матери; ну, разумеется, она не против.

3

Все свободное время Федор проводил теперь в Ярославле. Он стал своим человеком в театре, где служила Тамара, он подружился с ее мужем, отличным веселым парнем и действительно неплохим актером, он познакомился с Тамариными родителями и приходил к ним в гости пообщаться с ее маленьким сыном. Но – интимных встреч больше не было. Та петербургская ночь, когда он в восторге исполнял каждую прихоть своей примадонны – носил ее на руках по ее желанию в ванную, или на балкон, или на кухню, и кормил ее с ложечки йогуртом с печеньем, – оказалась единственной и неповторимой. Он снял комнату в надежде на то, что Тамара сможет хотя бы изредка приходить к нему на свидания, но каждый раз, когда он оказывался в Ярославле, она то играла в театре, то болела, то болел сын, то дома был муж – каждый раз находилась какая-нибудь причина, и Федор изнывал от неудовлетворенной страсти, которую приходилось к тому же ото всех скрывать.

Он по нескольку раз пересмотрел все спектакли с ее участием. По правде говоря, ему не нравились ни пьесы, в которых играла Тамара, ни ее исполнение. Пьесы, в основном западные, и современные комедии поражали своей примитивностью. Тамара вульгарно играла вульгарных девиц и дамочек, его нравственное и эстетическое чувство страдало.

– Зачем вы берете такую дрянь? – спрашивал Федор у режиссера.

Режиссер вскидывал брови и уверял, что такова конъюнктура, что ни на что серьезное зритель не пойдет, что у них еще что! А вот в соседнем театре вообще выпустили на сцену голого актера, так зритель все билеты мигом раскупил, один этот спектакль сделал им годовой сбор. А бедный актер теперь, выходя из театра, клеит себе усы с бородой, чтобы народ в магазинах и транспорте пальцем на него не показывал и не хихикал. Но они до такого все же не опускаются, у них все же репертуар, и вообще однажды они чуть не попали на «Золотую маску» в Москву, но, как всегда, интриги и театральная мафия не дали получить им вожделенную награду.

Каждый раз теперь, приезжая в Ярославль, он клялся себе выяснить наконец отношения с Тамарой. Но разговора не получалось. Во-первых, они никогда не оставались наедине, а во-вторых… у него не поворачивался язык. Как это взять и сказать: или давай поженимся, или… Что – или? Альтернативы, увы, не было. Не было и уверенности, что Тамара согласится на его предложение, наверняка не согласится, и это тоже страшило и оттягивало решительное объяснение.

Наконец ему пришла в голову простая и гениальная мысль. Он пригласил ее в Париж! И она сказала, что… подумает! Федор был на седьмом небе, уж там-то, когда они окажутся совсем одни… От одной мысли о том, что может произойти в Париже, он чуть не терял сознание. Он попросил мать срочно прислать приглашение Тамаре, и когда все бумаги были оформлены и виза получена, Тамара вдруг сказала, что с ними поедет ее муж. «Не могу же я оставить его здесь одного, правда?»

Федор едва устоял на ногах.

– Ты не переживай, – сказала Тамара. – Он поедет по туристической путевке, будет жить в гостинице, а мы… – Тут она загадочно улыбнулась и вкрадчиво спросила: – А мы где?..

О, это блаженное «мы»! Оно мгновенно примирило его и с мужем, и с тысячами мужей, если бы они имелись в наличии! Какое ему теперь дело до ее мужа, пусть он едет куда угодно! Потому что «мы» будем совсем в другом месте!

А, кстати, действительно – где?

Но об этом он старался не думать, чтобы не омрачать мечты о вожделенной близости. «Как-нибудь устроимся», – успокаивал себя Федор. Приятелей у него полно, неужели они не найдут пристанища хотя бы на одну ночь? Эта «хотя бы одна ночь» сделалась его идеей фикс. Он ни о чем больше не мог думать, он считал дни и часы, ему казалось: как только они ступят на парижскую землю, как тут же свершится все то, от чего он уже столько месяцев не находил себе места и успокоения.

Но Федору катастрофически не везло. Кто-то из приятелей оказался в отъезде, кто-то сам жил с подружкой и не мог впустить еще одну пару для ночлега, кто-то сдавал на летнее время свое жилье. На гостиницу денег у него не было. Пришлось везти Тамару к родителям. И хотя отец с матерью вполне доброжелательно и мило приняли его подругу, ни о какой близости под одной крышей с родителями и двумя младшими сестрами и речи быть не могло.

Федор был в отчаянии. Он сделался угрюм и раздражителен. Мама Надежда Викторовна пыталась поговорить с сыном, но он решительно отклонял все ее попытки, предпочитая молча и одиноко страдать.

Тамара, словно не замечая его состояния, напротив, радовалась и очаровывала всех подряд, начиная с его родителей и кончая водителями такси. Всю неделю она неутомимо осваивала Париж и искренне восхищалась этим необыкновенным городом. (С ее мужем они пересеклись всего дважды: на Елисейских Полях и в Версале. Оба раза он был с какой-то незнакомой Тамаре дамой, что не произвело на нее ровно никакого впечатления.)

Но через неделю настроение ее резко переменилось, она заскучала и заявила Федору, что ей страшно надоели французы, что она соскучилась по русской речи, и захотела, чтобы он повел ее в русский ресторан.

Федор занял денег и подчинился. В ресторан они приехали в субботу, к десяти вечера, яблоку негде было упасть, но Федор заранее заказал столик. Тамара, в сногсшибательном черном вечернем платье с «венецианскими» кружевами (Федор сильно подозревал, что оно из театрального гардероба, но не суть) выглядела просто потрясающе, о чем свидетельствовали провожающие ее взгляды находившихся в зале мужчин и женщин. Она невозмутимо, с гордой спиной прошествовала к их столику и уселась на стул не менее величественно, чем, по крайней мере, французская герцогиня.

Официант подал меню. Федор заказал для себя сыр и устрицы, для мадам – щи и пельмени. Поев, Тамара выразила желание спеть на эстраде.