Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

Он сел на стул, сбоку, живописно провел по лицу красивою белою рукой с крупным сапфиром en cabochon3 на мизинце и начал:

– Княгиня, матушка ваша и моя мать, как вам это известно, княжна, встретившись в позапрошлом году в Риме, сошлись и очень подружились друг с другом… и, как это часто случается с матерями взрослых детей… de deux sexes différents4, – прибавил он, позволяя себе слегка усмехнуться, – стали строить насчет их будущности всякие заманчивые планы.

– О которых мне ничего не говорили и к которым я никак не причастна, – холодно и решительно прервала его этими словами Лина.

Он вздохнул уже громче:

– Вам не надо было давать себе труда говорить мне это, княжна: с первой встречи нашей в Сицком я в глазах ваших прочел, как эфемерны были эти планы и как… (он искал и не находил слова по-русски), – la réalité des choses5, – сказал он, наконец, – давала мало надежд на их осуществление… Я лично, впрочем, никогда и не давал им никакой цены!

Она взглянула на него полуудивленно, полунедоверчиво… Он как бы не заметил этого взгляда и продолжал, склонив голову на грудь, с выражением красивой печали на чертах:

– Но я был бы истинно несчастлив, если б, уезжая отсюда, – я уезжаю сегодня же, княжна, – я должен был увезти убеждение, что с именем моим соединяется для вас понятие о чем-то… (он опять искал слова и не находил его), – que je vous fais l’effet d’un objet repoussant6, – досказал он и заговорил затем уже сплошь по-французски, решив мысленно, что «отечественный язык est décidement trop rebelle à l’expression des choses délicates»7. – Я ни за что не хотел бы оставить в вас это впечатление, княжна, – и это дало мне смелость просить вас выслушать меня… Я не хотел бы, чтобы вы могли хотя одну минуту думать, что приезд мой сюда был последствием… уговора наших матерей. Нет, княжна, я точно так же, как и вы, «не причастен» тому, что предположено было другими без моего ведома… Я только улыбался всегда сладким мечтаниям моей бедной матери (aux doux rêves de ma pauvre mère) в тех ее письмах из Рима, в которых с такими восторгами говорила она мне о вас… Но эти письма, я сознаюсь вам в этом, возбудили во мне горячее желание увидеть вас… И я увидел, понял… Это было прошлою зимой в Москве, если угодно вам будет вспомнить… Я унес из этого первого знакомства с вами впечатление, о котором не стану вам говорить, – поспешил прибавить флигель-адъютант, и голос его весьма эффектно задрожал, произнося эти слова, – но при котором уже трудно было мне отвечать отказом на любезное приглашение княгини, матушки вашей, приехать сюда ко дню вашего рождения…

Он передохнул тяжело, как бы подавленный избытком нежных чувствований, и повел все таким же робким взглядом на безмолвно внимавшую ему княжну. Она сидела, сложив руки, и глядела на него своими лазуревыми глазами с невольным, как мог он заметить, любопытством.

– Никаких предвзятых намерений, никаких расчетов, – заговорил он опять, – не вез я с собою сюда, княжна. Я ехал с мыслью… Я претендовал никак не более, как на то, чем вы дарите каждого из окружающих вас… малейшего из тех, например, кто вчера участвовал с вами в представлении «Гамлета»… Никакого дальнейшего притязания у меня не было в мысли, точно так же, как в убеждении моем не было за мною никаких исключительных прав на ваше внимание… К несчастию моему, – голос его звучал теперь чуть уже не отчаянием, – я должен был убедиться, что с первой же минуты моего появления в Сицком вы составили себе самое невыгодное… самое оскорбительное для меня, смею сказать, понятие обо мне… Я вам представился, не правда ли, княжна, – он как бы сквозь слезы улыбнулся, – чем-то вроде того неведомого и ненавистного жениха, которого жестокий брат навязывает Лучии ди Ламмермур8, когда ее сердце занято совершенно другим человеком, – вставил совершенно невинным тоном Анисьев, – и который так слепо и самодовольно улыбается на сцене в своем белом атласе и кружевах?..

Она хотела ответить каким-нибудь учтивым возражением – и не нашла: она именно видела в нем до сей минуты этого щеголя-жениха Лучии, «неведомого и навязываемого» ей…

Он горячо заговорил опять, сопровождая слова свои движениями рук соответственного, благородного характера:

– Я это понял, княжна, и уезжаю сегодня, чтобы не оставить в вас и тени сомнения насчет неосновательности того, что в вашей мысли соединялось тяжелого и неприятного с моею личностью… уезжаю, чтобы вам опять было жить совершенно легко и свободно… Я сейчас шел к княгине проститься, – сказал он, помолчав и многозначительно отчеканивая каждое свое слово, – позвольте просить вас ответить мне совершенно откровенно: полагаете ли вы, что, сообщив ей все то, что я сейчас имел честь передать вам, я могу этим послужить тому полному душевному успокоению вашему, которое в настоящую минуту составляет предмет самого горячего моего желания?

Лина почувствовала себя тронутою этим «рыцарством».

– «Послужите ли» – не знаю, – отвечала она с невеселою улыбкой, – но скажите во всяком случае и – примите мою искреннюю благодарность за доброе намерение… и за прямоту ваших слов… Но, граф, – промолвила она ласково, – зачем же после этого уезжать вам так скоро, если вам нужен отдых и Сицкое кажется вам пригодным для этого местом?

Блестящий петербуржец глянул на нее страстным взглядом и тотчас затем опустил глаза.

– Нет, княжна, – проговорил он сдавленным голосом, – это было бы свыше сил моих: уйти – можно; видеть и молчать нельзя!

Лина заалела.

– На это я ничего сказать вам не могу, – тихо промолвила она и встала с места.

Он поспешно встал тоже и с глубоким поклоном и тем же, как бы разбитым от сдержанного чувства, голосом сказал:

– Мне остается одно последнее слово, княжна: если приведет судьба встретиться нам опять, смею просить вас видеть во мне человека, для которого ваше счастие будет всегда дороже его собственного и который ничего так не желает, как иметь случай доказать это вам на деле!..

– Вы уже многое доказали сегодня, чего я не вправе забыть! – сказала в мгновенном порыве благодарности Лина.

Он вздохнул уже теперь слышно, во всю грудь.

– Княжна, – прошептал он, – я уезжаю отсюда с сокрушенным сердцем, но уношу с собою слова