Таёжный, до востребования - Наталья Владимировна Елецкая

Во время моего монолога секретарь райкома то бледнел, то краснел, то порывался что-то сказать, то поджимал губы. Когда я замолчала, он взглянул на меня, как мне показалось, с восхищением и медленно произнес:

– М-да, товарищ Завьялова… Вы далеко пойдете.

– Пусть этим занимаются более целеустремленные. Так вы дадите мне характеристику?

Дедов вынул из ящика бланк, взял ручку и стал писать. Поставив дату и подпись, он протянул мне характеристику. Я внимательно ее прочла и искренне сказала:

– Спасибо, Сергей Иванович.

– В эту пятницу вы будете автоматически исключены из ВЛКСМ. Я должен вас спросить…

– Можете не спрашивать. Я не собираюсь вступать в партию.

– Когда вы становились на комсомольский учет, то утверждали обратное.

– С тех пор кое-что изменилось.

– Не думайте, что главврач оставит вас в покое по этому вопросу. Есть разнарядка на стационар по количеству партийных, и эта разнарядка на данный момент не выполнена.

Я аккуратно сложила характеристику, убрала в сумочку и поднялась.

– Всего хорошего, товарищ Дедов. Я приду в пятницу, чтобы сдать билет.

В семь часов, закончив работу на отделении, я поднялась к Фаине Кузьминичне, чтобы узнать, удачно ли она сходила в сельсовет по поводу прописки.

– Присаживайтесь, Зоя Евгеньевна. Вынуждена сообщить вам не самую приятную новость. Снежану не получится прописать во флигеле. Как оказалось, флигель тоже ведомственный, то есть имеет тот же статус, что и общежитие.

Я ошеломленно молчала.

– За одиннадцать лет, что я там живу, ни разу не озаботилась этим вопросом, – главврач сокрушенно покачала головой. – Да и зачем, собственно? У меня и у Глафиры Петровны есть прописка и дом со всеми удобствами, а что еще нам нужно?.. Мне несколько раз предлагали отдельную квартиру, но я отказывалась, нам не дали бы общую на двоих, мы ведь не родственницы, а тесниться в однокомнатной, после флигеля, сами понимаете…

– Понимаю, – машинально сказала я, не особо вникая в смысл ее слов.

– Разумеется, сами вы можете к нам прописаться, но имеет ли это смысл без Снежаны?

– Не имеет.

– Не расстраивайтесь, Зоя Евгеньевна. Мы что-нибудь придумаем. Найдем выход.

– Да, найдем.

– Мне очень жаль, что я вас расстроила. Я, признаться, тянула с самого утра, не знала, как вам сообщить…

– Ничего. Спасибо, Фаина Кузьминична.

Я вышла из кабинета с ощущением полнейшего опустошения. У меня не осталось сил бороться. Кто-то наверху очень не хотел, чтобы Снежана стала моей дочерью. Хотя я не верила в бога, меня настолько потрясло это последнее препятствие, возникшее на ровном месте, что я восприняла его как знак свыше, как прямое указание не перекраивать свою и чужую судьбу. Меня только одно огорчало: если бы Фаина Кузьминична не тянула до вечера, а рассказала сразу, мне не пришлось бы идти к Дедову.

Я не сразу пошла домой – отправилась бродить по поселку. Ходила по улицам, мимо закрывшихся до утра магазинов и присутственных мест, мимо домов, в окнах которых горел свет; за занавесками мелькали силуэты людей, пришедших с работы, собиравшихся за столом, чтобы поужинать. Эти люди не подозревали, насколько они счастливы. Счастливы уже одним тем, что имеют возможность видеть друг друга каждый день, целовать своих детей перед сном, вместе проводить выходные и праздники…

Неужели мне суждено остаться одной? Все, кого я любила, уходили. Мама, Матвей, отец… а теперь – Рустам и Снежана. При мысли о Рустаме сердце сжала боль. Я потеряла его по-глупому, упустила свой шанс. Но если его было не вернуть, то за Снежану я вознамерилась бороться до конца. Решение оставить как есть, не идти против судьбы было всего лишь минутной слабостью. Я поняла, что не откажусь от девочки и добьюсь разрешения на ее удочерение.

Когда я вошла в общежитие, часы показывали половину десятого. Я устала, замерзла и проголодалась, но на готовку ужина не было ни сил, ни желания.

С кухни вкусно пахло котлетами. Я торопливо поднялась по лестнице и вошла в комнату. Сегодня она выглядела как-то по-особенному неуютно. Я уходила отсюда утром, будучи уверенной, что вскоре сменю казенное жилище на настоящий дом, а вернулась совершенно в другом настроении, поэтому неудивительно, что комната вызвала такие эмоции, хотя на самом-то деле тут было не так уж плохо, особенно после того, как я обставила ее по своему вкусу и украсила безделушками.

Стук в дверь заставил меня досадливо поморщиться. Если это Нина, с очередными излияниями по поводу своей свадьбы, придется ей зайти в другой раз. Да и ни с кем другим у меня не было желания разговаривать.

Стук повторился, и голос Рустама произнес:

– Зоя, откройте. Я знаю, что вы там. Видел, как вы поднимались по лестнице.

Я встала, открыла дверь и вернулась в кресло, не взглянув на Рустама. Судя по звуку, он отодвинул от стола стул, поставил его поближе к креслу и тоже сел.

– Зоя, я узнал, что Фаина Кузьминична хотела прописать вас с девочкой в своем флигеле, но получила отказ. И я пришел сказать, что мое предложение остается в силе.

Меня словно по лицу хлестнули. Повернувшись к нему, я воскликнула:

– Зачем вы это говорите? Из жалости? Из благородства?

На лице Вахидова вспыхнули недоумение и обида.

– При чем тут благородство? Я действительно хочу…

– Уходите.

– Зоя, позвольте объяснить…

– Рустам, послушайте. – Я сжала подлокотники кресла, словно это могло придать мне решимости. – Вы много для меня сделали. Пожалуй, даже слишком много. И за это я вам буду всегда благодарна. Но вы не можете вечно быть моим спасителем. Вам нужно устраивать свою жизнь. К вам возвращается Валя – это именно то, чего вы хотели и на что надеялись. Воспользуйтесь этим шансом, не упустите его, иначе потом будете жалеть о том, что могли сделать, но не сделали.

– Это всё? – помолчав, уточнил Вахидов.

Я кивнула.

Он встал и вышел, прикрыв за собой дверь.

Мне хотелось вскочить, бежать за ним, просить вернуться, признаться ему в любви, но я лишь сильнее, до боли в пальцах, стиснула подлокотники и сидела так долго, давясь слезами, вновь и вновь мысленно вопрошая, почему я такая дура.

Вместе с Рустамом ушло то единственно возможное, что могло сделать меня по-настоящему счастливой, а я не смогла, не захотела его удержать.

12

Меня спасла работа. В среду, через два дня после объяснения с Вахидовым, стартовал ликбез. Я заранее информировала пациентов об изменении в расписании приема; информация была вывешена