Суоми в огне - Ульяс Карлович Викстрем

— А ты, Мурка, не думай, что мы жалеем, не-ет, — отозвалась на это бабушка Сандра. — Нам и самим не хватает... Слава богу, детям еще перепадает капля-другая молока.

Съев все и облизав блюдце, кошка уселась на скамейку и стала мыться. Мылась она долго и очень основательно. Сначала лизнула лапку и загребла ею за ухом... Потом потянулась подальше, к спине, и даже наклонила для этого голову.

Шутки ради старый Висанен выдохнул на Мурку густой папиросный дым. Кошке не понравилось. Она обидчиво отодвинулась от старика, а потом легко и бесшумно спрыгнула на пол. Тут Мурка вспомнила, что еще не напилась, и направилась к двери, где обычно стояла мисочка с водой. Миска оказалась пустой, и Мурка жалобно мяукнула.

Сандра налила в миску воды, и тонкий кошачий язычок забегал по воде. После этого Мурка лениво побродила по сумрачной комнате и снова принялась частить свою серую шубку...

— Гостей, что ли, ждешь, Мурка? Чего так моешься? — спросила Сандра.

Зимние субботние сумерки сгустились настолько, что в комнате сделалось темно. Ни вязать, ни читать уже нельзя, а лампу зажигать рановато. С керосином было туго, приходилось экономить.

В темноте Мурка прыгнула на кровать и свернулась клубком, чтобы отдохнуть перед ночной охотой на мышей. В доме было тоскливо, старики сидели одни. Детей Айни забрала на воскресенье к себе. Так и коротали вечер вдвоем, а вернее, втроем.

Этим летом и осенью Айни пришлось туго. На неделе дети жили у стариков, частенько даже ночевали там, чтобы Айни могла со спокойной душой уходить на работу. Яли все еще находился в лагере. Говорили, что нога у него совсем поправилась, но он хромает. Летом Айни ездила навещать его в Хеннала.

Висанен глядел на улицу. Понемногу там зажигались огоньки. Они лучисто переливались, словно подмигивали друг другу. В городе шла своя жизнь. В такие ясные вечера сюда отчетливо доносились протяжные гудки паровозов. Они напоминали щемящий, тягучий вой... Вот и сейчас далеко за городом просвистел приближавшийся поезд. Вот он уже простучал где-то возле Литтойнен, вот нырнул под мост, втягиваясь в пригороды Турку. Пассажиры поезда, как и старик Висанен, тоже вглядывались в темноту. Одни равнодушно, другие взволнованно. Все чаще мелькали у них перед глазами огни, знакомые места, заснеженные улицы.

В тамбуре одного из вагонов стоял молодой человек в потрепанной летней одежде. Держась за поручень, он глядел на город и не узнавал его. Прошло немногим больше года, как он покинул эти места. Зима была тогда в разгаре, а теперь только начиналась. Самое тяжелое время, кровавые бои и огромные жертвы были уже позади. И вот он возвращается домой, к своим, он жив и не сломлен. Так он сам считал. Вместе с Красной гвардией ушел он на войну против белых. Вернулся закаленным борцом.

Много раз глядел он в глаза смерти, рядом с ним падали на снег и уже никогда не вставали его боевые товарищи. Он видел, как пуникки умирали в лагерях, умирали без жалоб, без стонов. Он остался в живых и главное — выстоял духом. Значит, теперь с него втрое, вдесятеро больше спрос. Он возмужал сердцем, потому что оно кровавыми слезами оплакало тех, кто сражался с ним бок о бок, и кто пал в борьбе. Их он не позабудет, покуда будет жив.

Интересно, как встретит его отец? Эта мысль, признаться, немного беспокоила его. Не хотелось бы опять спорить со стариком, зря только расстраивать больного человека. Но если папаша снова заладит свое — дескать, напрасно вы пошли, напрасно взялись за оружие... Так, мол, вам теперь и надо, я ведь вас предупреждал... Если он еще хоть раз услышит от отца эти слова, то они разругаются, и разругаются крепко.

Хотя на его шапке и нет сейчас красной ленты, как тогда, при уходе, зато в душе он никогда раньше не был таким красным, как теперь. И это уже не вытравить из него-ничем, ни кровавой расправой, ни лагерными пытками.

Такие мысли проносились в мозгу у человека, стоявшего в тамбуре вагона, когда поезд подходил все ближе к городу.

Даже не верилось: конец томительной тоске по дому и по родным. Скоро он будет у своих, обнимет жену, приласкает детишек, всплакнет от радости старая мать, ну а отец... Посмотрим, что скажет отец. И еще не терпелось узнать новости про Юкку, про Карпакко, про своих боевых друзей.

Яли Висанен спрыгнул с подножки на платформу. Слегка прихрамывая, он протискался сквозь толпу на вокзале. Потом удивительно быстро выбрался на заснеженную, до боли знакомую площадь. Там было очень тихо, и Яли на мгновение остановился, а потом заспешил вдоль площади к Ауре-реке. Он волновался и торопился так, что едва переводил дух.

Яли еще не решил окончательно, куда ему идти — к отцу на Корппола-гору или к Айни, домой. Но вот он уже перешел знакомый мост, названный почему-то мостом Мартти, и вдруг подумал о том, что еще никогда не возвращался домой во власти таких больших надеж и ожиданий, как сегодня. Подойдя к развилке, он без колебаний стал подниматься на Корппола-гору. Путь его петлял по узеньким каменистым тропам, мимо косоватых знакомых заборов и низеньких дощатых хибар. Здесь был и его отчий дом, и втайне Яли наделся, что Айни с детишками у стариков.

Через несколько минут Яли без стука вошел в дом, как бывало раньше. Вошел и замер на пороге. В лицо пахнуло домашним теплом.

— Добрый вечер, — проговорил он, оглядевшись вокруг и сразу заметив, что ни детей, ни Айни здесь нет. А ему так хотелось застать их именно здесь.

— Ялмари!.. Господи боже мой!

Мать залилась слезами. Отец встал из-за стола, отложил в сторону газеты и удивленно уставился на вошедшего. Верь не верь, но в дверях стоял Яли. Не снимая с носа очков, старик шагнул ему навстречу.

— Та-ак, и тебя наконец выпустили, — проговорил старый Висанен каким-то чужим, странным голосом.

Яли не помнил, чтобы они когда-нибудь здоровались с отцом за руку, но сейчас он протянул ему руку, и отец крепко пожал ее. Рука старика была сухой и теплой.

— Здравствуй, отец.

С виду старик был такой же, как и прежде, но кое-какие перемены Яли в нем все же уловил. За весь вечер отец не упрекнул его ни словом. Яли рассказывал новости, отец иногда вставлял