Суоми в огне - Ульяс Карлович Викстрем

В Финляндии все еще продолжалась травля пуникки. Время от времени доходила весть, что кто-то опять расстрелян, кто-то угодил в лапы охранки, кто-то умер в лагере от голода.

Парень узнал страшную весть про свою невесту и сейчас делился горем с товарищами.

Парень из Пори — сын зажиточного хозяина из Поомаркку. Он был помолвлен со служанкой из их же имения. Вместе с Элиной — так звали девушку — они ходили на танцы в Рабочий дом. Потом началась революция, и парень ушел в Красную гвардию, хотя был единственным сыном владельца крупной усадьбы.

Теперь он узнал, что его отец расправился со многими неугодными батраками за то, что они посмели поднять руку на его земли. Заодно он расквитался и с Элиной, чтобы «эта дворовая девка» никогда не стала хозяйкой в их доме. Девушка не имела никакого отношения к красным, но ее забрали, увели вместе с пуникки и расстреляли на пригорке за домом. «Пусть-ка заплатит должок за сладкие ласки», — злобно бросил ей вслед хозяин, когда девушку повели на расправу.

Отец грозился тогда свести счеты и с сыном за то, что тот ушел самовольно к красным, но это были только слова. Сына старый хозяин любил сильнее всего на свете, даже больше жизни.

— Убил отец мою Элину, убил, перкеле! — сокрушенно говорил парень из Пори. — И если только все это правда, то ему жить недолго осталось, считанные дни. Пусть уже сегодня молится перед концом, старый черт... — Парень с минуту помолчал, а потом мрачно добавил: — Я отправлюсь домой и все разузнаю. И если старик виноват, то перкеле... Это его последнее злое дело. Я придушу его вот этими руками. Раз стал лахтарем, его песенка спета.

Аукусти и Юкка не нашлись, что сказать. Они не подзадоривали его, но и не отговаривали. Случай был настолько потрясающим, что трудно было советовать. И если бы только одно это! Каждый день приносил, с родины горестные вести. Кровавыми слезами плакала их красавица Суоми.

— А что будет с тобой, ты об этом подумал? — осторожно спросил Юкка и испытующе посмотрел на парня.

— А будь что будет. Мне все равно. Кровь смывают только кровью, — холодно ответил парень из Пори, одержимый местью. — Я теперь только об Элине и думаю. Душа вся горит, и не успокоюсь, пока не отомщу.

Они не прожили вместе и педели, как парень из Пори исчез неизвестно куда.

Финляндия была до краев переполнена вдовьими и сиротскими слезами. Люди, семьи и счастье — все было развеяно по ветру белым злым вихрем. Мысль о праведной мести помогала жить.

Идея мести жила даже в песнях, грозно выплескиваясь в новые чеканные строки, созданные красными заключенными. Сквозь отчаяние и уныние вдруг взметалась в них, как крик души, боль сердца за все неотомщенные обиды. Эти песни обретали крылья, долетая даже до Петрограда. Аукусти слышал их и частенько напевал сам.

Юкка Ялонен был весь поглощен новыми заботами. Он думал о том, сумеет ли рабочий класс снова сплотить свои ряды, наладится ли сознательная деятельность, по плечу ли окажется финскому рабочему классу преодолеть все трудности, нанесенные таким тяжелым поражением.

Однажды он даже сказал Аукусти:

— Что ты все про месть да про месть? Будто нам теперь больше нечего делать...

Аукусти удивленно уставился на Юкку. Дескать, а ты-то что взъелся? Он просто поет то же, что и все поют — «еще настанет время, и кровью смоем кровь...» Хорошая песня, и нечего злиться. В ней еще говорится, что кровь эта пролита нашими братьями. Так почему бы нам не думать о мести? Зачем тогда жить и бороться? Белые ведь тоже мстят.

Прошло еще много времени, прежде чем заполненная одной только местью пустота вылилась в то твердое и светлое убеждение, за которое ратовал Юкка. Впереди у них был длинный и мучительный путь в новых, более сложных условиях, когда рабочему классу придется по крохам собирать разрозненные силы, чтобы снова подняться на борьбу.

— Видишь ли, сознательный рабочий стремится не к слепой мести, а к справедливости, — доказывал Юкка, — Идея одной только мести чужда рабочему, особенно эти разговоры про кровь за кровь... Очень долго пришлось бы считать, если каждую каплю крови смывать кровью белых. Сознательный рабочий вообще не признает мести в твоем понимании.

Сознательный рабочий. Эти слова уязвили Карпакко. А Юкка, казалось, то и дело нарочно произносил их. Да и вообще он что-то очень много говорит о сознательных рабочих. Разве он, Аукусти Карпакко, не сознательный рабочий? Уж кого-кого, перкеле, а себя он считал одним из самых сознательных, а по словам Юкки выходило — нет.

— Ты сам подумай, подавленность и месть — они как родные сестры, — убеждал Юкка. — А нам не мстить надо, надо готовиться к новой борьбе... Мы должны сейчас организовать рабочие ряды...

Как просто умел говорить Юкка. Как истинный агитатор, он доходчиво излагал даже самые сложные вопросы. В тяжелых условиях он умел вдохнуть в товарищей веру, и люди, как губка, жадно впитывали в себя каждое доброе слово.

Но Аукусти был бунтарь по натуре, и не так-то легко было убедить его. Еще не раз схватывались они с Юккой по этим вопросам.

Вместе они вступили в финский полк, созданный из финских красногвардейцев Рахьей и Вастеном. Полк был сформирован в Петрограде и вскоре направлен в Карелию, гнать из страны финских белобандитов, прорвавшихся до Олонца. Там они встретились нос к носу с экспедиционным корпусом, о котором говорил Кухмо и который он проводил до советской границы.

Маленькая комнатка в доме эмигрантов на Васильевском острове опустела. Ни Карпакко, ни Ялонен не вернулись туда. О парне из Пори не было никаких вестей, и Юкка с Аукусти много раз вспоминали о нем. Что-то с ним сталось?

II

Полосатая, как тигр, кошка лакомилась остатками салаки, высыпанными в старое блюдце с отбитым краем. Кошка ловко подцепляла лапкой кость, вытаскивала ее на пол и, выгнув от удовольствия спину, съедала все до крохи. От наслаждения она иногда мурлыкала и закрывала глаза, облизывая время от времени розовый влажный носик шершавым языком. И вдруг, уловив какой-то шорох, настороженно прислушивалась и, воинственно ощетинившись, поглядывала кругом.

Старик Висанен, наблюдавший за кошкой, участливо спросил:

— Что, не дают Мурке молока? Ишь они, не дают...