Год Черной Обезьяны - Елизавета Ракова

– Когда вырастешь, станешь манекенщицей и тебя будут снимать для обложек модных журналов известные фотографы, – прошептала Ангелина, переодевая дочь.

В гостиной Гена уже по-хозяйски переставлял мебель, настраивал свет: подтащил торшер к дивану, высокое зеркало на ножках поставил к окну, чтобы оно отражало мягкие вечерние солнечные лучи – ну точно, профессионал. Ангелина легко вжилась в роль модели и ассистента фотографа, Марта послушно глядела в объектив.

– Генка, подожди ты, дай настиранное из кадра уберу!

Ангелине было в этот момент плевать на свой официальный статус. Они были настоящей семьей. С картинки. С рекламного проспекта. Молодые, красивые. Хлопнула дверь.

– Чего это тут у вас происходит? – на пороге появился отец, прижимавший к груди стопку проверочных работ.

– Присоединяйтесь к нам! – Гена почтительно пожал руку Григорию Витальевичу, неловко улыбнувшемуся в наставленный на него объектив. Взъерошенные седые волосы за ушами делали его похожим на филина.

– Пап, пап, щелкни нас вместе!

Ангелина пододвинулась на старом просевшем диване, освобождая место для Гены. Григорий Витальевич свалил тетради поверх пересохших простыней и сделал несколько кадров счастливой семьи. При этом он напрягал побелевшие пальцы так, будто камера весила как минимум десять килограммов. Затем помрачнел.

– Генка… ребят…

По тону отца Ангелина поняла, что тот решил завести серьезный разговор, разбить хрупкую иллюзию благополучия.

– Пап, давай тебя с Мартой!

Ангелина поспешно вручила брыкнувшую дочь Григорию Витальевичу, не желая прерывать праздник. Девочка ухватила деда пальчиками за короткую седую бороду, как будто тоже хотела его развеселить.

– Профессор, посмотрите в камеру!

Григорий Витальевич выдержал два щелчка в свою сторону и аккуратно положил засмеявшуюся внучку на диван.

– Геннадий, скажите мне, – отец неожиданно перешел с Геной на «вы» и сложил руки на груди. – Какие у вас дальнейшие намерения в отношении моей дочери и внучки?

– Пап!

Марта начала хныкать. Ангелина аккуратно переместила ее в переноску и принялась развлекать погремушкой. Было странно видеть застенчивого и рассеянного отца таким: ноги в боевой стойке, глаза смотрят с вызовом. Что он себе придумал, старый идиот? Что он сейчас своими допросами заставит Гену жениться на ней, бросить семью?

Гена молча убрал камеру в борсетку и переставил торшер, качнувший пыльным колпаком обратно к стене.

– Чем тебе плоха моя дочь?! – голос отца сорвался на фальцет.

Бедный, несчастный папа, только бы он не кинулся драться… Перестань, ведь какое-никакое равновесие существует, да, это не то, о чем мечталось во время свиданий на смотровой, но ведь грех жаловаться? У них все есть, Генка о них заботится, регулярно навещает…

– Пап, хватит!

Не обращая внимания на Ангелину, Григорий Витальевич двинулся на бывшего аспиранта. Тот выпрямился, и по его каменно-спокойному лицу Ангелина поняла, что он вот-вот выйдет из себя.

– Ну это же неправильно, у тебя же тут маленький ребенок… – Григорий Витальевич снова перешел на «ты», и тон стал не таким требовательным, проступили нотки унизительной мольбы.

– Там у меня тоже маленький ребенок. – Гена отвечал раздельно, по слогам, давая понять, что контраргументы его не интересуют.

– Но как же Ангелинка… Надо бы как-то оформить… – Отец все не унимался.

– Как оформить?! У нас же не мусульманская страна! Я помогаю, я же вас не бросил, я все для вас делаю! – Глаза Гены яростно сверкнули.

– Ах ты гад! Гарем он себе завел! Да как ты вообще умудрился – двум, одновременно! Почему не Ангелина…

– Да не люблю я ее, в конце концов!

Ангелину резануло острое желание быть как можно дальше от этой комнаты, от этого ребенка, от этого мужчины. Она ринулась было в коридор, но краем глаза зацепилась за отца. Григорий Витальевич воздел нелепые кулаки, поднялся на цыпочки – и внезапно же схватился за сердце.

– Папа! Приступ?

Ангелина прыгнула к отцу, подхватывая его в падении под руки. Марта принялась истошно вопить.

– В порядке я, в порядке, ничего, кольнуло просто.

Ангелина усадила обмякшего Григория Витальевича в кресло и побежала на кухню за каплями. Когда вернулась, Гена сидел на корточках возле профессора и снова казался добродушным, вызывающим расположение.

– Точно все нормально? Может, скорую вызвать? – Гена положил ладонь на колено научного руководителя.

– Да-да, правда, – профессор вздохнул и похлопал Гену по руке. – Что-то я, что-то нашло на меня…

У него больше не было сил выяснять отношения, как будто свирепый дух, вселившийся в него несколько минут назад, вылетел и висел где-то под потолком, отдельно от его тела.

Гена еще раз внимательно всмотрелся в своего бывшего преподавателя, с тревогой оценивая бледность и синеву трясущегося рта.

– Ну, тогда я побегу по делам…

Гена легко поднялся, подхватил борсетку и направился к выходу, не глядя на Ангелину и продолжавшую плакать Марту. Обувшись, снова заглянул в комнату.

– Григорий Витальевич, вы там, ну, заглядывайте на следующей неделе в среду в офис утром, дела будут. И это, денег еще дам. Вам бы диван новый прикупить, у меня есть знакомый, который занимается…

Ангелина бросила раздраженный взгляд на Гену и сделала ему знак рукой, чтобы проваливал.

– Ну, до скорого. Фотографии на неделе в проявку отдам.

Перед уходом Гена подмигнул и состроил рожицу Марте, отчего та удивленно замолкла. Ангелина трясущейся рукой протянула отцу стакан с водой, мутной от валокордина.

– Пап, ну чего вот ты затеял… Зачем портить отношения? Смотри, он и тебе с работой помогает, вам же теперь в институте вообще не платят ничего.

– Да какая там работа! – Григорий Витальевич отмахнулся от дочери. – Они же с этим их тупоголовым бизнес-партнером Севой, который делает три ошибки в слове из пяти букв, не допускают меня до настоящих дел! Мне доверяют только переводы инструкций и вычитку договоров, а они же не понимают китайскую культуру так, как я! Сколько раз я предлагал им взять меня на переговоры в Харбин, да я бы им такие условия выбил, каких они в жизни не получат! Я-то знаю, как с китайцами обращаться, а они все «не грузитесь этим, папаша, там неприятные разговоры бывают», как будто я инвалид какой-то, колясочник, которого надо оберегать и держать в кладовке над бумажками! Я ведь не старый еще! А Сева этот лопоухий все «папаша, папаша». А Генка, он ведь верхогляд, он же только о выручке думает… А долгосрочные доверительные отношения с китайскими партнерами…

– Ну платят же! Спроси еще раз завтра, если тебе так хочется реальными делами заниматься, может, и на встречу возьмут.

Ангелина села на подлокотник кресла и приобняла отца. Не верилось, что опасность миновала.

10 (Лариса)

На прогоне Кантемирова спектакля Лариса села подальше от всех, в глубине зала. Не хотелось отвлекаться на пустые разговоры. Сразу стало понятно, что представление будет сильно отличаться от стандартных антрепризных спектаклей, которые до этого привозили в город. Обычно сюда доезжали романтические драмы или комедийные фарсы, всегда с изрядным количеством действующих лиц. В этот раз освещение было выставлено особым образом, Лариса никогда не видела, чтобы в их драмтеатре так делали. В центре сцены круг света, примерно два метра в диаметре, обрамленный стройным рядом бутылок. В партере стояла гробовая тишина. Кантемир вышел на сцену проверить, что бутылки выставлены идеальным кругом, поправил одну или две. От него как будто тоже исходил какой-то свет, лицо выражало крайнюю сосредоточенность. Не сделав никакого обращения к залу, как будто зрителей не существовало, спустился обратно в партер и сел. Через пару минут поднял правую руку и жестом скомандовал начинать. В эту же секунду на сцену вышел просто одетый молодой человек с видавшим виды чемоданчиком.

– Все говорят: Кремль, Кремль. Ото всех я слышал про него, а сам ни разу не видел. Сколько раз уже, тысячу раз, напившись или с похмелюги, проходил по Москве с севера на юг, с запада на восток, из конца в конец и как попало – и ни разу не видел Кремля.

Молодой человек продолжал свой монолог, то и дело обращался к залу, обходил светящийся круг, заглядывая в него, открывал чемоданчик и проверял содержимое. Лариса видела лаковый затылок Кантемира в первом ряду, казалось, он изредка одобрительно