Год Черной Обезьяны - Елизавета Ракова

возглавит собственный театр на Бронной; что во время репетиций он кидает бутылки в актеров и однажды исполнителю главной роли даже пришлось накладывать швы на бровь прямо перед премьерой, из-за чего актеру в экстренном порядке сооружали парик с челкой на одну сторону, и еще много всего.

Стояло сухое теплое бабье лето. Лариса сидела на пыльной сцене драмтеатра вместе с другими актерами «Комнаты 13» и выслушивала замечания режиссера, Натаныча, морщинистое лицо которого пребывало в беспрестанном движении. Натаныч жмурился, морщился, ставил брови домиком, вытягивал губы трубочкой. Наблюдая за его мимикой, можно было вполне заработать нервный тик. Натаныч в свое время зацементировался в должности заслуженного режиссера области за счет усыпляющих спектаклей о строителях БАМа, с одного такого, «Огни магистрали», и началась карьера Ларисы. Каждая последующая постановка все больше напоминала предыдущую, и на поздних творениях Натаныча уже зевали даже аппаратчики из обкома. Зевали, но были довольны. В итоге смотреть на условные пресные поцелуи и слушать убогие диалоги прекрасных строителей коммунизма насильно сгоняли всех школьников от первого до десятого класса, все училища и техникумы, фабрики и предприятия. Теперь же корифей, распечатавший восьмой десяток, остервенело пытался модернизировать свой репертуар. В голове Натаныча сформировалась отличная стратегия: взять легкомысленную комедийную пьесу про любвеобильного лондонского парламентария и поставить ее в как можно более фривольном ключе. Он считал, что так создаст себе образ актуального режиссера. По задумке Натаныча, одежды на актрисах должно быть по минимуму. Конечно, ведь комсомолки из пьес про строительство БАМа не носили мини-юбок, а тут можно наконец разгуляться. Взбудораженный собственным гением и голыми женскими ногами, престарелый режиссер объяснял, что шутки нужно отыгрывать активнее, всем телом.

Тут в партер неторопливо вошел высокий мужчина. Неожиданный гость сразу привлек всеобщие взгляды, как магнитом собрав на себя внимание сидевших на сцене. И только Натаныч, стоявший спиной к незнакомцу, продолжал сотрясать воздух ценными указаниями:

– Светочка, милая, вот на этом моменте ты вскрикиваешь, нужно не просто голосом, нужно еще схватиться за грудь. – Натаныч показал, как надо, но напоминало это стариковский сердечный приступ. – И ножки в коленках подсобрать, ты как бы смущаешься, ты же любовница!

– Простите, что помешал, – раздался из зала рокочущий голос. – Вы продолжайте, продолжайте.

Натаныч наконец обернулся.

– А, Кантемир Генрихович, проходите, проходите, конечно! Мы вот тут работаем над крайне злободневной пьесой, вы знаете, гремит в Лондоне, аншлаги собирает! – Натаныч расшаркивался перед мужчиной, хотя тот был вдвое моложе. – Друзья, рад представить Кантемира Золотова, – желтея полубезумной улыбкой, режиссер простер руки к столичному гостю. – К нам в город с экспериментальной постановкой «Москва – Петушки». Что вы, мы тут все очень ждем, вы еще до приезда такого шуму понаделали, да вы садитесь, садитесь, хотите репетицию посмотреть?

Лариса не могла оторвать взгляд от московского режиссера. В нем было что-то почти мефистофельское. Бледная кожа, длинные, до плеч, откинутые назад черные волосы, выразительные, глубоко посаженные карие глаза. Сколько в нем было роста – метр девяносто, метр девяносто пять? Или он своей уверенной манерой играл величественного князя тьмы? Рядом со столичным режиссером Натаныч в своем убогом старомодном бордовом свитерке смотрелся квелым помидором.

– Давайте с начала этой сцены прогоним, только телом отыгрываем текст, всем телом! – Натаныч дважды хлопнул в ладоши и опять состроил резиновую гримасу.

У Ларисы была, как обычно, второстепенная роль. Она играла непутевую горничную, на которой черно-белая форма с передничком смотрелась пошло. Ей надлежало врываться с уборкой в номер в самые пикантные моменты. Лариса с ужасом думала, как по-идиотски, наверное, выглядит в этом амплуа в глазах утонченного столичного режиссера. И все же ей показалось, что во время прогона он внимательно смотрел именно на нее.

После репетиции в гримерке только и было разговоров, что о госте из столицы. Шумно чаевничая, девушки шутили, что ни одна из них не против стать одиннадцатой «гастрольной женой» в гареме московского гения. Ларису раздражало, что она не может просмаковать впечатление от эффектного появления Кантемира в одиночестве, что эта встреча принадлежит, помимо нее, всем актрисулькам «Комнаты 13», да и актерам, наверное, тоже.

– Да ладно вам, развели балаган, как будто Ален Делон собственной персоной явился, – буркнула она.

– Тебе-то что, Лариск, у тебя вон муж богатенький бизнесмен и ребенок маленький, а мне еще личную жизнь устроить надо. – Противная Света вылезла из пеньюара, принадлежавшего костюмерной, и пыталась застегнуть потертый лифчик.

Раздался стук в дверь.

– Да-да, входите! – Свету и прочих девушек ничуть не смущало, что они в гримерке полуголые.

В дверях возник Кантемир Золотов. При ближайшем рассмотрении у него оказался несколько болезненный вид, узкие плечи неспортивного человека, некоторая сутулость. Однако все это его не портило, скорее наоборот, даже придавало изысканности.

– Девочки, у нас завтра в шесть будет костюмный прогон спектакля, хотел пригласить. – Кантемир казался уставшим и вместе с тем… решительным, что ли.

– С превеликим удовольствием! – Света так и повернулась, прямо в лифчике, гордо выпятив грудь.

Как только дверь за Кантемиром закрылась, все, кроме Ларисы, прыснули от смеха. Лариса же с легкой обидой отметила, что приглашение в равной степени распространяется на всех, без отдельного обращения к ней.

И все же домой она пришла в отличном настроении. В жизни появилось что-то свежее, интересное, как казалось Ларисе, настоящее искусство. Гена отметил приподнятое состояние супруги.

– Ты чего довольная такая?

– Да вот радуюсь, что Машка стала доставлять гораздо меньше хлопот. Я могу снова посвятить себя театру. – Рассказывать мужу про Кантемира Лариса не хотела.

– Я тоже это заметил. Раз так, думаю, скоро нужно за вторым, заказываю пацана!

Лариса сглотнула. Еще были свежи воспоминания о бессонных ночах и круговороте дневного адского колеса, но она понимала: спорить с Геной себе дороже. Решила, что подумает об этом потом.

9 (Ангелина)

Ангелина рассматривала личико дочери, спящей в пахнувшей свежим деревом кроватке. Пухлые губки, будто сложенные в капризной гримасе, аккуратный, вздернутый носик, золотистый пушок над белым круглым лобиком… Чистое, непорочное создание. Какой она будет, когда вырастет? Лицо удлинится, брови и ресницы потемнеют. Будет ли она красивой?

Все дети – ангелы, невинные, зависимые создания. Когда что-то в них ломается, откуда берутся злоба, жестокость, алчность? В шесть, десять, двенадцать? Ангелина боялась упустить момент, когда в душу ее ребенка просочится частичка окружающей грязи, ведь тогда, совершенно точно, она больше уже не сможет ее любить.

Раздалась настойчивая трель дверного звонка. Безмятежное маленькое личико сморщилось, вздрогнула синяя венка под тонкой кожей лба. Тш-тш-тш. Ангелина поправила розовое покрывальце, поплотнее запахнула халат и на цыпочках прошла в прихожую.

На лестничной клетке стоял Гена. Рукава ярко-бирюзового поло туго обтягивали его загорелые бицепсы. Ангелина открыла, стараясь не щелкнуть замком. В правой вытянутой вверх руке Гена крепко, как факел, держал новенькую фотокамеру.

– Смотри, что у меня есть! Японская! Сейчас я вам фотосессию устрою! – Гена шагнул в квартиру, по-свойски чмокнув Ангелину.

– Тихо ты, Марта спит.

Гена уже навел на Ангелину пластмассовый аппарат, приготовившись нажать на черную выпуклую кнопку.

– Да подожди ты! Дай я хоть надену что-то приличное!

Ангелина рассмеялась и на цыпочках побежала в спальню. Марта проснулась и лежала, тихонько агукая и внимательно глядя на мать светлыми глазами.

– Мартышка, у тебя сейчас будет первая фотосессия!

Ангелина всегда злилась на Гену, когда он где-то пропадал. Появлялся всегда без предупреждения, и первые несколько минут ей все еще хотелось язвить и грубить. Но потом он обязательно что-то придумывал, шутил, доставал подарки, источал свое ослепительное, точно софиты над стадионом, обаяние. И раздражение быстро рассеивалось, Ангелина уже смеялась, накручивала волосы на палец, строила глазки. Вот и сейчас она весело напевала что-то себе под нос, перебирая вешалки. Что бы надеть для фотосессии? Ангелина так и не отдала платье-фламинго Суне, но будет ли оно хорошо смотреться в кадре? После некоторых раздумий выбор пал на зеленое льняное,