Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич
Перелом. Книга 2 читать книгу онлайн
После векового отсутствия Болеслава Михайловича Маркевича (1822—1884) в русской литературе публикуется его знаменитая в 1870—1880-е годы романная трилогия «Четверть века назад», «Перелом», «Бездна». Она стала единственным в своем роде эпическим свидетельством о начинающемся упадке имперской России – свидетельством тем более достоверным, что Маркевич, как никто другой из писателей, непосредственно знал деятелей и все обстоятельства той эпохи и предвидел ее трагическое завершение в XX веке. Происходивший из старинного шляхетского рода, он, благодаря глубокому уму и талантам, был своим человеком в ближнем окружении императрицы Марии Александровны, был вхож в правительственные круги и высший свет Петербурга. И поэтому петербургский свет, поместное дворянство, чиновники и обыватели изображаются Маркевичем с реалистической, подчас с документально-очерковой достоверностью в многообразии лиц и обстановки. В его персонажах читатели легко узнавали реальные политические фигуры пореформенной России, угадывали прототипы лиц из столичной аристократии, из литературной и театральной среды – что придавало его романам не только популярность, но отчасти и скандальную известность. Картины уходящей жизни дворянства омрачаются в трилогии сюжетами вторжения в общество и государственное управление разрушительных сил, противостоять которым власть в то время была не способна.
– Мне нехорошо… Я хотел видеть вас… – пропускал он чрез силу, пожимая влажными и палящими руками ее оледеневшие пальцы. – J’ai besoin de vous parler5…
– Нет, нет, не говорите! – прервала его она. – Вам вредно, доктор запретил… Когда вам станет лучше…
Он закачал головою, болезненно морщась:
– Будет поздно… C’est fini6, я чувствую… Выслушайте меня!..
– Ради Бога, замолчите, я не хочу этого слушать… Это вздор, вы выздоровеете… скоро! – лепетала она с насилованною улыбкой, отчаянием в сердце.
Он судорожным движением потянулся к ней руками и бессильно упал опять спиною в подушку:
– Милая, как я любил вас – знает Бог… Но видно, не надо было… Мы были виноваты…
Она вся вздрогнула:
– «Виноваты»? – повторила она. – Чем?
– Вы… знаете… Я его видел, – проговорил Наташанцев еле слышно.
– Его?.. Моего… мужа?.. – бледнея, прошептала она на это.
– Где?.. Для чего?
– Он был у меня… Он… он вас бесконечно…
Сухой, острый, надрывающий кашель не дал больному продолжать; он нагнулся головою вперед, поднося платок ко рту. Ольга Елпидифоровна инстинктивно приставила ему ко лбу руку… Он тотчас же прикрыл и прижал ее своею, поднял глаза и, словно приободрясь вдруг:
– И жить, и умирать под этою рукой сладко, – сказал он, силясь улыбнуться… И в то же время безотчетно моргнул и прижмурился от ударившего ему сбоку света в глаза.
Кто-то тихо отдернул одну из пол занавесей и вошел из-за них в спальню – вошел и остановился с видимым изумлением…
Это была belle-fille7 графа, жена его сына, рожденная баронесса фон-Гагерн, стройная особа лет двадцати пяти, с правильным и холодным немецким лицом… Она, очевидно, никак не ожидала застать теперь у свекра «эту женщину» (она никогда не видала ее, но тотчас же догадалась, кто она), – и вся застыла в первую минуту в целомудренном негодовании, увидав эти сплетенные их руки, это «дерзкое» женское лицо, наклонившееся над больным «с самою бесспорною фамильярностью (avec la familiarité la plus incontestable)».
Ольга Елипидифоровна точно так же никогда не видала ее и в свою очередь тотчас же ее узнала. Но она только скользнула по ней взглядом и зорко устремила его в просвет раздернутых молодою графиней занавесей. Там, в кабинете, освещенном двумя высокими карселевскими лампами, сидело кругом камина несколько лиц; они, видимо, только что вышли из-за стола и перешли сюда пить кофе, «поближе к больному», согласно с подобающим в этих случаях приличием. Вытянувшись в кресле во всю длину свою, с обращенными к огню толстыми подошвами тюленевых башмаков венского изделия, в клетчатом домашнем костюме и с pincenez8 на носу, лениво потягивал дым из сигары молодой граф Наташанцев, блондин лет тридцати, похожий на сестру пренебрежительным, как бы гадливым выражением своего узкого, гладко выбритого лица. Сама она, княгиня Андомская, с китайским garde-feu9 в руке, оберегая ланиты свои от пламени, помещалась подле брата и, наклонясь к нему боком, с озабоченною физиономией передавала ему что-то, чему внимал он, казалось, с полным равнодушием, не раскрывая рта, стряхивая от времени до времени механическим движением пепел со своей сигары крепким и длинным в целый вершок ногтем, вырощенным его заботами на правом мизинце. Две-три дамы из близкой родни, да кто-то из тех intimes de la maison10, без которых не обходится ни один большой дом в Петербурге, с чашками в руках, вели тут же, по близости, неслышный меж собою разговор.
Ранцова в один миг обняла все это общество… «Да, – сказала она себе, – они теперь под видом детской нежности и тревоги за него ворвались в это последнее его убежище, распоряжаются у него, как бы уже вступив в его наследство, и ведут лицемерные речи о том, чего сами с нетерпением ждут в своих скверных душонках… A он, – и глаза ее с безмерною жалостью обернулись на страждущего, – он, беспомощный и уже безмолвный, он уже ничего… ничего против них не может»…
– Cher papa, – режущим звуком раздался в ее ушах голос молодой Наташанцевой (она отделилась от темного фона занавеса и быстрыми шагами подошла теперь к свекру), – вы не спите? Вам пора ваше лекарство принять…
– Да, Калистрат знает…
Рука его протянулась к колокольчику на столике, стоявшем подле него вместе с аптекарскими склянками.
Но старый слуга был уже тут и, поднеся столовую серебряную ложку ко свечам на комоде, медленно и прищурясь лил в нее микстуру…
Глаза больного поднялись на невестку с каким-то не то раздраженным, не то умоляющим выражением; впалые щеки его заметно заалели от внутреннего волнения.
– 11-Ma chère Lucie, я попрошу вас оставить меня на несколько минут одного… avec madame… Madame Rantzof, – ma meilleure amie ici bas-11, – отчеканил он в пояснение, как бы находя опять в эту минуту тот веский и внушительный тон знатного и уважающего себя барина и главы дома, пред которым семья его в оны дни безропотно склоняла головы…
Молодая графиня и не нашла слова ответить. Она ледяным, но учтивым поклоном повела в сторону нашей барыни, причем углы ее губ чуть-чуть дрогнули надменною усмешкой, и прошла в кабинет.
– Калистрат, занавеси!.. – проронил граф, глядя ей вслед…
Он поспешно прикрыл еще раз рот платком, чтобы заглушить хриплый свист кашля, ломившего ему грудь, пока Калистрат, угадывая его желание, торопливо задергивал занавеси алькова и недвижно словно замирал пред ними, с очевидною решимостью не дозволять более никому доступа из-за них.
– 12-Ils veulent être toujours là, – заметил больной, тяжело переводя дух, – я им сказал, что хочу спать, чтобы не мешали, но вот… вы видели… Et il me reste si peu d’instants pour vous parler-12…
– О, милый, дорогой!.. – могла только выговорить она сквозь прорвавшееся и у нее неудержимое рыдание.
– Не плачьте, успеете! – почти строго молвил он на это. – Бог не хочет… нам надо повиноваться…
Она слушала, глотая слезы, прижимая руку к нервно вздрагивавшим губам и неотступно глядя в его горячечно горевшие глаза.
– Я не ропщу, – падали через силу слова из его уст, – я умру спокойно… если вы мне дадите слово…
– Какое слово! – пробормотала она. – Я хочу, чтобы вы жили… вы будете жить!..
Он безнадежно усмехнулся, потянулся рукою к ее руке.
– Вы должны мне поклясться, – твердо промолвил он, сжимая ее, – что вы вернетесь к нему…
– К «нему»!.. К мужу? – растерянно вскрикнула Ольга Елпидифоровна.
Он медленно склонил голову.
– 13-C’est le dernier voeu d’un mourant… d’un ami,
