Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич
Перелом. Книга 2 читать книгу онлайн
После векового отсутствия Болеслава Михайловича Маркевича (1822—1884) в русской литературе публикуется его знаменитая в 1870—1880-е годы романная трилогия «Четверть века назад», «Перелом», «Бездна». Она стала единственным в своем роде эпическим свидетельством о начинающемся упадке имперской России – свидетельством тем более достоверным, что Маркевич, как никто другой из писателей, непосредственно знал деятелей и все обстоятельства той эпохи и предвидел ее трагическое завершение в XX веке. Происходивший из старинного шляхетского рода, он, благодаря глубокому уму и талантам, был своим человеком в ближнем окружении императрицы Марии Александровны, был вхож в правительственные круги и высший свет Петербурга. И поэтому петербургский свет, поместное дворянство, чиновники и обыватели изображаются Маркевичем с реалистической, подчас с документально-очерковой достоверностью в многообразии лиц и обстановки. В его персонажах читатели легко узнавали реальные политические фигуры пореформенной России, угадывали прототипы лиц из столичной аристократии, из литературной и театральной среды – что придавало его романам не только популярность, но отчасти и скандальную известность. Картины уходящей жизни дворянства омрачаются в трилогии сюжетами вторжения в общество и государственное управление разрушительных сил, противостоять которым власть в то время была не способна.
Красивая барыня залилась гомерическим смехом:
– Вы тем милы, княгиня, – проговорила она с самою откровенною бесцеремонностью, – что вы неизменны и незыблемы, как какая-нибудь египетская пирамида…
– 41-Mais, ma chère madame, – испуганно залепетала та, – je ne voulais pas vous offenser-41…
Ранцова хотела что-то ответить… и вдруг вскочила с места и с торопливым «pardon» кинулась к полуоткрывшейся двери в ее спальню, откуда ее Амалия видимо вызывала ее к себе какими-то многозначительными знаками и пальцев, и глаз.
– Из дома графа пришла к вам одна женщина, – быстро доложила она ей на ухо по-немецки, – и говорит, что ей непременно нужно говорить с вами сейчас.
– Где она?
– Я ее увела в мою комнату, чтобы никто не видел.
Женщина эта была жена Калистрата, которую тот прислал с извещением, что больной граф «беспременно просит госпожу» приехать к нему, не теряя времени, «потому самое обеденное время: графчик с графинюшкой и сестрица их, княгиня, кушают в столовой, a сам – один в своем покое и желают, чтобы быть без свидетелев».
– A приехать к ним, – объясняла она «госпоже», – требуется не с Набережной, a со двора, к собственному графскому крыльцу. Калистрат Степаныч уж там ждать вас будет и проведет…
– Сейчас! – не дала ей договорить Ольга Елпидифоровна. – Вы на извозчике приехали?
– Так точно-с! Калистрат Степаныч наказывал, чтоб как можно спешить…
– Погодите же минутку, я с вами вместе поеду… Амалия, шубку, капор и вуаль! A сами сейчас же после меня отправляйтесь в санях к Варваре Петровне Мосягиной и скажите, что я поехала, – она уже знает… Проведите нас на черный ход!..
Она через миг была одета, окутана вуалью и бежала по коридору, сопутствуемая едва поспешавшею за ней пожилою женой Калистрата.
– 42-Und die Frau Fürstin, ваша гостья, она там у вас осталась, – вспомнила, выпуская их за дверь на черный ход, Амалия, – was soll ich Ihrer Duchlaucht sagen-42?
– Скажите ей, что она дура! – крикнула ей на это с сердцем барыня, исчезая со своею спутницей за поворотом лестницы.
Амалия покачала головою ей вслед, повернулась и пройдя через спальню в гостиную, застала там «ее сиятельство» одну-одинехоньку и весьма заметно смущенною этим одиночеством.
– Die gnädige Frau lässt sich entschuldigen43… Мой госпожа очень сфиняет себя, – проговорила чухонская субретка, – у нее ушасно зубы болел, и она поехал к свой дантист.
Княгиня Аглая Константиновна безмолвно уперлась круглыми глазами в ее косые глаза, судорожно передернула свою новехонкую от Andrieux мантилью и, красная как пион, недоумело вышла из комнаты.
– Elle est au fond très impertinente, cette ex-Olga Âkouline44! – решила она, додумавшись в сенях, пока ее ливрейный вздевал шубу на ее крутые как Балканские горы плечи.
XIII
Чар твоих могучих сила
Может мертваго поднять1…
Соколовский.
Opfer fallen hier,
Weder Lamm noch Stier,
Aber Menschenopfer unerhört2.
Cöthe. Die Braut von Corinth.
Извозчичьи сани с Ольгою Елпидифоровной и ее спутницей, скользнув под ворота дома графа Наташанцева, завернули вправо и остановились у «собственного» крылечка.
Жена Калистрата проворно выскочила из них и поспешно дернула за медную ручку звонка…
Дверь тотчас же отворилась. Калистрат приставил к ней в ожидании их какого-то мальчика.
Сам он, заслышав шага в коридоре, выскочил из уборной навстречу прибывших.
Он отослал жену назад повелительным движением руки и, оставшись вдвоем с Ольгою Елпидифоровной, прошептал ей:
– Я им сказал, что вы беспременно желаете быть у них, так вы уж, на милость, извольте так и с вашей стороны говорить; они вас с большим нетерпением ожидают.
– Как ему? – торопливо спросила она.
По изрытому лицу старого слуги, показалось ей, пробежала судорога:
– Ослабели очень, – вскользь проговорил он… – Я им сейчас доложу-с, – поспешил он промолвить, – потрудитесь чуточку погодить здесь.
Он ввел ее в туалетную, довольно просторную комнату, с длинным вдоль стен рядом дубовых шкафов, a сам быстро скользнул из нее в спальню, совершенно неслышно шагая по ковру своею без каблуков обувью.
– Пожалуйте! – молвил он, возвращаясь чрез несколько мгновений и наклонясь к ней ближе. – Господин доктор строго наказывали, чтоб им отнюдь не говорить, так уж дозвольте, сударыня, просит вас… поберегите их! – досказал он внезапно дрогнувшим голосом.
Ее передернуло от его выражения… Безотчетно замедляя шаги, переступила она через порог его спальни…
Глаза ее сами собою прежде всего остановились на нем. Он сидел в своем длиннополом домашнем сюртуке, рядом со вплоть прикрытою темно-малиновым байковым одеялом железною кроватью, на низком кресле, с протянутыми на табурет ногами, лицом к ней и спиною к высокому, старинному, с бронзовыми украшениями комоду, с которого пламя четырех свечей в старинном же бронзовом porte-bougies3 под четырехугольным зеленым колпаком падало отвесно на голову больного, отчетливо обрисовывая лоб его по брови, со спутанными над ним прядями седых волос, и оставляя в полутени все остальные черты. Он представлялся таким образом в рамке этого своего кресла, с засунутою за спину его белою подушкой, единственно освещенным пунктом высокого и обширного алькова, отдаленные углы которого пропадали в мглистой, колеблющейся тьме. Лишь кое-где в складках спущенных занавесей, отделявших этот альков от кабинета, свет случайными искорками играл по золоту разводов густой темно-синей ткани…
– C’est vous… Enfin4! – угадала взволнованная молодая жешцина скорей, чем услышала его слова.
Она кинулась теперь к нему, схватила протянувшиеся к ней руки его, наклонилась, жадно глянула ему в лицо и в неудержимом порыве с ужасом от страшной перемены, которую нашла она в нем, опустилась вдруг, словно подломленная, на колени и, сдерживая подступавшее к горлу рыдание, судорожно приникла губами к этим рукам…
– Что вы делаете! Встаньте! Там… – вскинув неопределенно глазами за спину, пролепетал он как бы испуганно – и не договорил… Было нечто страшно зловещее в слышавшемся свисте, с каким вылетали эти звуки из его груди, в порывисто коротком дыхании, которое сопровождало их. – Садитесь тут… подле меня…
Там, она поняла, значило кабинет, где могли находиться, или сейчас войти они, его дети, – ее враги… Они могли подслушать, подглядеть из-за этих занавесей… Он принимает ее тайком от них – и, видимо, не имел уже духа обеспечить неприкосновенность этой тайны, не решился приказать не впускать их на свою половину, пока она тут… Сердце заныло у нее острою, жгучею болью: «это – отречение от себя… от жизни», чуялось ей каким-то внутренним нервом в самой глубине ее существа.
Он между тем глядел на нее неотрывающимся, проницающим и воспаленным
