Таёжный, до востребования - Наталья Владимировна Елецкая

Глафира Петровна стояла в проеме спальни, придерживая трясущейся рукой отведенную в сторону занавеску.

Фаина Кузьминична вскочила, засуетилась:

– Зачем ты встала, Глаша? Позвала бы меня!

– Я, по-твоему, совсем развалюха? – огрызнулась бывшая сестра-хозяйка и, оттолкнув норовившую поддержать ее Фаину Кузьминичну, направилась к дивану, подволакивая ногу и тряся головой: зрелище жалкое, но я приучила себя не обращать внимания на это проявление старческой немощи, тем более тон и выражение лица Глафиры Петровны оставались прежними.

– Я не ослышалась? – насмешливо спросила она, сильнее, чем прежде, пришептывая слова и глотая окончания. – Зоя Евгеньевна собралась хомут себе на шею повесить?

– Ребенок – не хомут! – возразила я.

– Еще какой. Похлеще чем муж, с мужем хотя бы развестись можно. К тому же девчонка – дефективная. Это, считай, уже не хомут, а полная упряжка.

– Глаша! – укоризненно воскликнула главврач. – Выбирай выражения.

– Снежана не дефективная, – тихо, с расстановкой, произнесла я. – Если вы, Глафира Петровна, еще раз позволите себе подобное высказывание, я здесь больше не появлюсь.

– И слава богу! Хоть курить опять начну.

– Глаша, у нас серьезный разговор. Не мешай нам, пожалуйста. Или молчи, или иди к себе.

– Нет уж, я останусь – послушаю, до чего вы тут договоритесь.

– Тогда не вмешивайся. – Главврач бросила на подругу сердитый взгляд и переключила внимание на меня. – Зоя Евгеньевна, я не утверждаю, что ваше желание удочерить Снежану неосуществимо. Теоретически вы можете это сделать, но, несомненно, возникнут сложности.

– Какие?

– Прежде всего с вопросом жилья. Вы прописаны в общежитии для одиноких. И на эту жилплощадь прописать ребенка не можете.

– Но после удочерения я могу претендовать на комнату в коммуналке.

– К сожалению, все с точностью до наоборот. Вначале вы должны обзавестись своей жилплощадью, и только после этого комиссия по усыновлению рассмотрит обращение.

– Вы это точно знаете?

– Да. Моя двоюродная племянница из Волгограда три года назад усыновила мальчика из детдома. Она, как и вы, была не замужем и проживала в ведомственном общежитии. Это сейчас она уже и замужем, и своего ребенка родить успела. Но тогда Катерине пришлось пороги пооббивать, чтобы ей ребенка отдали.

Дело решилось только после того, как она выписалась из общежития и прописалась обратно к матери, моей двоюродной сестре.

– Значит, незамужний статус не будет помехой?

– Советское законодательство разрешает усыновление гражданам, не состоящим в браке. Основных требований, насколько я помню, три: быть здоровым, иметь стабильный заработок и жилплощадь, достаточную по квадратным метрам для проживания с ребенком. И если с первыми двумя требованиями проблем не возникнет, то третий… – Фаина Кузьминична покачала головой.

Похоже, она всерьез восприняла мое заявление о желании удочерить Снежану. Я была ей за это благодарна, поскольку тем самым она вселила в меня уверенность, что мое намерение – не глупая прихоть, а взвешенное, серьезное решение.

– А пусть она замуж выйдет! – неожиданно встряла Глафира Петровна, говоря обо мне так, словно меня тут не было. – За кого-нибудь с квартирой. Вот хоть за этого… как его? Дедушкин, что ли? Который секретарь райкома.

– Дедов, – машинально поправила Фаина Кузьминична.

– Он вроде за ней ухлестывал, а она ему от ворот поворот дала.

– Вот именно, Глафира Петровна, поворот! – резко сказала я. – Так что этот вариант отпадает.

– Ну не он, так другой. Все равно ей замуж пора. Не век же в разведенках куковать.

Это заявление окончательно вывело меня из себя. Я процедила:

– Вот вы, Глафира Петровна, замуж так и не вышли, и ничего – кукуете.

Бывшая сестра-хозяйка мелко захихикала.

– Так ведь я…

– Ну хватит, Глаша! – рассердилась главврач. – Мы договорились, что ты будешь молчать.

– А мы не договаривались. О чем вообще с вами можно договориться, с двумя дурами?

Мы с Фаиной Кузьминичной переглянулись, и она, с видимым усилием проигнорировав выпад подруги, предложила:

– Давайте отложим разговор до понедельника. Я подумаю, что можно предпринять и как обсудить ситуацию с Николаем Александровичем, не обозначив вашей причастности.

Я попрощалась и направилась к выходу, не взглянув на Глафиру Петровну. Я понимала, что обижаться на нее глупо, что она – пожилой человек с когнитивными нарушениями, и все равно испытывала раздражение и неприязнь, которые не могло пересилить даже чувство жалости.

Теперь, когда решение мое вполне оформилось, я ощущала непоколебимую решимость довести дело до конца. Меня не пугали трудности, озвученные Фаиной Кузьминичной; я видела в них лишь досадные помехи на пути к намеченной цели, требующие времени и усилий, но разрешимые. Проблема жилья стояла наиболее остро, но в моей голове зрел некий план, пока еще смутный, только начинавший формироваться. Разумеется, я не собиралась следовать совету Глафиры Петровны и выходить замуж за первого встречного с жилплощадью. Строго говоря, даже рассматривай я такую возможность, она бы вряд ли осуществилась, ибо женихов на горизонте не наблюдалось – не потому, что мной не интересовались, а потому, что я отвергала любые попытки ухаживаний. Признание Мартынюка окончательно отбило у меня желание общаться с противоположным полом, а поведение Вахидова, разорвавшего нашу дружбу на основании ложных умозаключений, лишь укрепило намерение и дальше оставаться одной.

Энергия, кипевшая внутри, требовала выхода; я не могла спокойно вернуться в общежитие и заняться повседневными делами. Поделиться тем новым, пугающе-большим, неведомым и важным, что зрело внутри, было не с кем; хотелось рассказать о нем каждому встречному, кричать, словно глашатаю, на каждом углу – вот в таком я находилась состоянии.

Ноги сами привели меня на почту. Отстояв небольшую очередь, я попросила телефонистку соединить меня с Ленинградом.

– Кишинев, вторая кабинка!

– Мариуполь, третья кабинка!

Время шло, Ленинград не вызывали, я начала нервничать, то и дело смотря на часы.

– Ленин…

Я вскочила.

– …акан, первая кабинка!

Я подошла к стойке, заглянула в окошечко и требовательно спросила:

– Вера, вы про меня не забыли?

– Не забыла, Зоя Евгеньевна. Ленинград не отвечает.

– Почему не отвечает?

– Ну откуда же мне знать? Наверное, дома никого нет.

В Ленинграде сейчас было двенадцать часов дня: самое время, чтобы в субботу отправиться за город, или по магазинам, или в кино на дневной сеанс. Глупо было надеяться, что отец или кто-то из домашних окажется дома. Я даже испытала облегчение, осознав, что на звонок могла ответить Ирина Сергеевна или ее дочь. И тогда – что? Я бы просто повесила трубку? Или попросила передать отцу, что собираюсь взять ребенка из коррекционного интерната?..

Ничего не оставалось, как вернуться в общежитие. Из-за всех этих треволнений я порядком проголодалась, но, только открыв дверцу холодильника, в котором не было ничего, кроме баночки томатной пасты и пары сморщенных морковин, вспомнила, что так и