Таёжный, до востребования - Наталья Владимировна Елецкая

Глотая слезы, я шла по дорожке, чувствуя, что за мной наблюдают, и не понимая, откуда ведется это наблюдение. Моя мать была психотерапевтом, но после общения с ней я не ощущала себя так, словно у меня одновременно развились паранойя, комплекс вины и паническая атака. Я не сомневалась, что доктор Марченко является грамотным специалистом, иначе его не назначили бы на эту должность, однако меня не покидало ощущение, что он не только не поможет, но и навредит Снежане, если она останется здесь.

Выйдя за калитку, я свернула обратно к общежитию. Мне было не до покупок.

Решение просить совета у Фаины Кузьминичны пришло интуитивно, и в ту же минуту я поняла, что это лучшее, что мне следует сделать. Я могла рассчитывать не только на ее опытность и здравый смысл, но и на сочувствие и понимание.

С тех пор, как Глафира Петровна вернулась домой, я несколько раз в неделю забегала во флигель в промежутках между работой, чтобы проверить, как у нее восстанавливаются рефлексы, двигательные и речевые навыки. Глафира Петровна при моем появлении начинала брюзжать, демонстрируя недовольство, причиной которого был, в том числе, строгий запрет на курение. Она считала именно меня виновной в том, что ей пришлось бросить многолетнюю привычку, являвшуюся неотъемлемой частью ее жизни, как ни пыталась Фаина Кузьминична объяснить подруге, что я тут ни при чем и курить запрещено всем, кто перенес инсульт.

Я заходила в основном на буднях, поэтому, когда, раздевшись в прихожей, вошла в гостиную, главврач удивленно спросила:

– Зоя Евгеньевна, что-то случилось?

Она говорила приглушенным голосом; вероятно, Глафира Петровна спала.

– Мне нужно с вами поговорить, – так же тихо ответила я. – Вы не очень заняты?

Главврач сидела за столом и что-то записывала в толстую, похожую на гроссбух, тетрадь, которую при моем появлении захлопнула и перевернула обложкой вниз.

– Не занята. – Она смутилась, проследив за моим взглядом. – Никак не могу избавиться от давней привычки: продолжаю вести дневник.

– Я несколько раз начинала, но потом бросала. Терпения не хватало.

– Так что у вас случилось?

Сев на диван, я рассказала, начиная с того момента, как мне позвонила Тимофеева, и заканчивая прощанием с доктором Марченко в вестибюле (он вызвался проводить меня до выхода, демонстрируя запоздало проснувшееся дружелюбие, но я не сомневалась, что таким образом он хотел убедиться, что я не пойду разыскивать Снежану).

Рассказывая об унижении, которое мне пришлось пережить, я пыталась не расплакаться, поэтому говорила сдавленным голосом и сбивалась; главврач, надо отдать ей должное, слушала молча, ни разу не предложив мне остановиться и успокоиться.

– Да, неприятная история, – задумчиво произнесла она, когда я закончила. – Видите ли, Зоя Евгеньевна, в последнее время я не касаюсь интернатских дел. Хотя, когда интернат только открылся, я бывала там почти ежедневно – помогала налаживать работу, в том числе административную. Так случилось, что и директор, Николай Александрович, и дефектолог Любовь Ивановна, основавшая методический центр, мои давние знакомые. Нам и работать вместе доводилось, и на конференциях и симпозиумах регулярно встречались. Именно я шесть лет назад порекомендовала Николая Александровича и Любовь Ивановну товарищу Головко, когда он искал специалистов в планировавшийся к открытию интернат. Я помогала им на первых порах, а затем намеренно самоустранилась, чтобы не создавать впечатления, будто вмешиваюсь не в свое дело. Да и стационар требовал полной отдачи, я не могла разрываться между двумя учреждениями. – Фаина Кузьминична помолчала. – Я вам так скажу, Зоя Евгеньевна. Воспитанники интерната требуют постоянного, если не сказать, ежеминутного внимания. Многие из них не только не имеют родителей, но и не могут самостоятельно себя обслуживать. Чувство жалости, вполне естественное при виде этих детей, и профессионализм, требующий от работников интерната собранности и хладнокровности, практически несовместимы. Человек непосвященный может принять эту хладнокровность за равнодушие или черствость. Я незнакома с доктором Марченко, но думаю, его запрет на встречи Снежаны с вами полностью оправдан.

– Фаина Кузьминична, но ведь…

– Позвольте мне закончить. Ваши чувства можно понять, но при всем при этом вы – человек разумный, способный прислушиваться к аргументам. – Главврач смотрела на меня с пониманием, которого я от нее ждала, но которое было не совсем таким, на какое я рассчитывала. – Мне кажется, вы слишком торопите события. Не все способны с такой быстротой и уверенностью ставить диагнозы. Позвольте доктору Марченко самостоятельно прийти к выводам, к которым вы его сегодня подталкивали, находясь не на своей территории. На что он вам прямо указал, пусть и не совсем корректно. В конце концов, он ведь не приходит в ваш кабинет и не указывает, как ставить диагнозы неврологическим пациентам. Так почему это можете делать вы?

– Да, вы правы, – с неохотой признала я.

– Что касается травм девочки, с этим, несомненно, нужно разобраться, чтобы наказать виновного и не допустить, чтобы он продолжил наносить вред детям. Но вряд ли этого человека сможет назвать сама девочка. А даже если назовет, ее словам вряд ли можно доверять. Дети склонны фантазировать, принимать желаемое за действительное, путать события или из чувства мести, которое, кстати сказать, у детей развито не меньше, чем у взрослых, приписывать поступки не тем людям, которые на самом деле их совершили.

– Но как-то же надо выяснить, кто это сделал!

– Я позвоню Николаю Александровичу и попрошу разобраться в ситуации. Однако будьте готовы к тому, что он поинтересуется, откуда мне стало об этом известно, и тогда мне придется раскрыть карты. Боюсь, после этого ваше появление в интернате окажется под запретом.

– Мне и так уже запрещено там появляться.

– Строго говоря, психиатр не уполномочен отдавать такие распоряжения. Он может лишь довести ситуацию до сведения руководства. Повторюсь, я готова позвонить Николаю Александровичу, но готовы ли вы к тому, что за этим последует?

Я растерянно молчала. Фаина Кузьминична фактически поставила меня перед неприятным выбором: или директор интерната лично занимается делом Снежаны, или я продолжу видеться с девочкой (правда, не совсем понятно, каким образом).

Главврач помогла мне принять решение, задав единственно верный вопрос.

– Зоя Евгеньевна, чего вы на самом деле хотите?

– Удочерить Снежану.

Этот неожиданный, возникший в недрах моего подсознания ответ одинаково ошеломил и Фаину Кузьминичну, и меня.

– И когда вы это решили?

– Осознанно – только что. А подсознательно, наверное, в ту минуту, когда ее увидела.

– Вы уверены, что это осознанное решение? Не спешите с ответом. Подумайте.

И снова я замолчала, отдавшись во власть хаотичных мыслей. Ничто не нарушало тишины, поэтому, когда неожиданно раздалось громкое «Гхх-мм!», я вздрогнула