Глафира и Президент - Анастасия Викторовна Астафьева

Глафира вся исплевалась, телевизор выключила, в сердцах отбросила пульт.

— Запретите вы им такое кино снимать. Ведь всё брешут! Вводят людей в заблуждение относительно нашей деревенской жизни.

Рассерженная, она побрела в спаленку и, укладываясь спать, продолжала ворчать:

— Вот раньше фильмы снимали. Ведь умели! Не чета этому… Как там одну молодую, красивую в председательши-то выбрали. А она не знает, за что и взяться. Поехала к начальству за советом. Да полюбила начальника-то… «Хороший, — говорит, — ты мужик, но не орёл!» А он и глазом не повёл. О-ой! Слезами умоешься… Как же артистку-то звали?.. Знаменитая ведь… Или ещё кино смотрела. Давно-о! Даже к нам в клуб привозили. Мы с Гришей ходили смотреть... Вот ведь голова дырявая. Опять не помню название! Паренька-то он взял, сироту. И жили они душа в душу. Потом кралю завёл. А пареньку-то она не по нраву пришлась, он ей космы и обрезал ночью. Шукшин! Вот! Василий Шукшин мужика-то играл! Этого помню, как звать! Настоящий, нашенский потому что. Помер вот только рано. Какой хороший артист был!

Глафира выключила свет, легла на кровать, укрылась одеялом. Полежала молча с закрытыми глазами, но, видимо, ещё не совсем успокоилась и договорила:

— Вы им там скажите, чтобы в следующий раз приезжали ко мне, я им всё растолкую! Как люди в деревне живут. И дома дырявые строить не надо. Так и быть, свою избу под съёмку уступлю… Ой, киношники, только расстроили бабку. Как и уснуть теперь?.

День третий. Вода

(4 мая, пн.)

Всю ночь по крыше колотил дождь. Он то затихал, то принимался идти сильнее. Доверху наполнились дождевой водой бочки и старый банный котёл, поставленные бабкой под сток. Намокла и раскисла дорога, в колеях стояли лужи. Черёмуховые соцветия пожухли, смялись. Одуванчики с утра не раскрыли свои жёлтые клювы, значит, дождь затянется. Пусть промочит землю. Смоет прошлогоднюю траву, подгонит свежую.

Утро пришло серое, неприветливое, промозглое. Но, помня про важное дело, поднялась Глафира по обычаю рано. Она ещё с вечера сложила в сумку двухкилограммовую пачку муки, кочан капусты, баночку солёных грибов, пару крупных луковиц и бутылку постного масла. А сейчас достала из холодильника и сунула к продуктам брикетик дрожжей и отправилась на другой конец деревни.

Дед Семён ещё спал. Лежал он на комкастом тюфяке, постеленном на провисшую сетку железной кровати, в каком-то коконе из старых полушубков. Дверь он не закрывал давным-давно, поэтому Глафира свободно прошла в его избу, пристроилась на кухонном столе: затворила в большой кастрюле быстрое постное тесто, мелко нашинковала капусту и поставила её жарить в глубокой сковороде. Покрошила лук, промыла и порубила солёные грибы. Пока готовилась капуста, бабка нашла старые Тамарины противни, намыла их, просушила. И только когда тесто подошло, затопила печь.

Хозяин поднялся, почуяв вкусные запахи, первым делом засмолил цигарку, долго, грудно кашляя, выполз к печи, посмотрел, чего делает старуха.

— Погли-ко, кашляешь, — заворчала на него Глафира, — скоро лёгкие выплюнешь, а всё дымишь!

Она уже сгрузила капусту со сковороды в глубокую тарелку остывать и поставила жариться грибы с луком. Между делом замесила тесто и принялась лепить маленькие, аккуратные пирожки с капустой, укладывала их на противень, сверху смазывала взбитым яйцом — так поджаристее будут. Пирогов она не пекла давно, но тесто подошло хорошо, а руки сразу вспомнили привычное занятие.

— Умывайся давай! — велела она старику. — Скоро пироги поспеют, а ты ещё глаза не продрал!

Дед отмахнулся от неё — и не слышал ничего, и мыться не хотел. Сам вскипятил чайник, сам заварил чай и теперь сидел, пил его, пустой, горячущий, вприкуску с новой папироской.

— Перерыв хоть делай! Всю пенсию на табак изводишь! — пилила его Глафира.

Печь протопилась. Стряпуха торопливо сгребла красные, пышущие жаром угли к задней стенке и один за другим сунула в широкое печное устье противни с сырыми пирожками и булочками-витушками. Прикрыла заслонкой. Присела рядом с печкой на табуреточку отдохнуть.

— Давно ты меня печивом не баловала! — прошамкал дед. — Чего вдруг засуетилась? Словно гости у тебя.

— Может, и гости есть, — тихо ответила Глафира, понимая, что тот всё равно не расслышит, — да не про твою честь!

Не прошло и десяти минут, а она уже ссыпала на чистый стол готовые румяные пирожки. Не считала, сколько вышло штук, но большая получилась горка!

Своими корявыми пальцами с вечными глубокими трещинами и чёрными ногтями старик выхватил из кучи горячий пирожок, разломил, втянул ноздрями духовитый парок. Откусил, помял беззубым ртом и вынес вердикт:

— Тамарка моя вкусно пекла-готовила, жирно, но твоя, слышь, Глашка, стряпня мне всегда больше нравилась.

— Вот и ешь! — удовлетворённо кивнула головой старуха. — А мне бежать пора!

Она сняла фартук, покидала в сумку оставшиеся продукты и освободившуюся посуду. Оделила деда десятком пирожков и улиток, а остальное сложила в большое блюдо, которое поставила в широкий пакет.

Когда старуха вышла на улицу, дед Семён отложил недоеденный кусок, поднялся от стола, побрёл до окна и долго смотрел ей вслед. Что-то странное творилось с Глашкой, будто помолодела она лет на десять. И даже равнодушному ко всему старику захотелось узнать причину такой перемены.

Дождь ещё моросил, но поднявшийся ветер гнал тучи по небу всё быстрее и быстрее, обнажая голубые проталины. А когда Глафира доковыляла до своего края, лучи солнца пробили хмарь. Во хвалу победившему ненастье небесному светилу хором запели птицы.

В проулке перед домом не было чёрной машины. Глафира забеспокоилась, заспешила в избу. Никого. Только котята возятся на полу. Диванчик аккуратно застелен. Вещи Президента и его ноутбук — на месте. Было видно, что гости позавтракали и прибрали за собой. Даже чайник ещё тёплый. Хозяйка заглянула на поветь — палатка тоже на месте. Наверное, по делам уехали — рассудила Глафира, но тут на крыльце послышались шаги. Она выглянула туда, увидела Мишу и Лену — пожилых соседей-дачников, и не смогла скрыть досады.

— Доброе утро, баба Глаша! — поприветствовала её женщина. — Как здоровьице? Ты, говорят, болела?

Соседи, привыкшие к её гостеприимству, направились было в избу, но Глафира нарочно повернулась к ним спиной и стала перебирать пустые банки, стоящие в старом буфете на мосту.

— Здравствуй, Лена, — сухо ответила она. — Болела да выздоровела.

— Я тоже переболел! — сообщил Миша, принявший внезапную бабкину суровость за страх снова заразиться. — Кровь сдавал — антитела зашкаливают!

— И у меня, — добавила Лена, — только я бессимптомно, а Миша-то повалялся недельку. Слава Богу, без больницы обошлось!

— А у меня не обошлось, — проворчала Глафира и, наклонившись