Алчность - Анита Берг

— А место есть? — посветлев лицом, спросила его мать.

— Найдем, мама. Разве ты когда-нибудь слышала о французской леди без косметики?

— Какой умный маленький джентльмен! — Софи расцеловала сына в щеки. Это ему не понравилось, но он предпочел промолчать.

Теперь у них не было машины, и передвигались они намного медленнее. Им приходилось пробиваться навстречу людскому потоку, который расступался, лишь когда, отчаянно сигналя, мимо проезжали армейские автомобили. Но постепенно такие автомобили стали попадаться все реже. Вместо этого им постоянно встречались танки и бронемашины, брошенные бегущим вермахтом. Беженцы быстро снимали с техники все полезное, так что вскоре она напоминала выброшенные сломанные игрушки капризного ребенка-великана.

Дитер всегда считал свою мать глупой женщиной, которая слишком много времени проводит в постели и не желает заниматься действительно интересными вещами, постоянно плачет и жалуется на головную боль, теперь он был вынужден пересмотреть свое мнение о ней.

За несколько месяцев она превратилась из элегантной женщины, интересующейся лишь модами и развлечениями, в стойкого борца с невзгодами. И хотя Дитер был восьмилетним мальчиком, ее стоицизм изумлял его. Теперь она никогда не жаловалась и молча шла вперед милю за милей. Женщина, которая спала только на мягчайших перинах, устланных самыми тонкими льняными простынями, мгновенно засыпала на охапке соломы или даже на постели изо мха и никогда не вспоминала о своей широкой кровати в стиле рококо, украшенной позолоченными херувимами.

Когда Дитеру удавалось поймать в силки кролика, она разделывала его и готовила на костре, хотя, наверное, ни разу не побывала в кухне замка. А однажды изумленный Дитер увидел, как она обменяла золотое ожерелье с сердоликами на дюжину яиц и живую курицу.

— Мама, ты заплатила слишком много, — заметил он.

— В таком положении, как наше, кому нужны какие-то дурацкие ожерелья?

Как это ни удивительно, но его мать по-прежнему выглядела опрятной и ухоженной. Ее темные волосы всегда были аккуратно собраны в шиньон, но косметикой, которую сохранил для нее Дитер, она почему-то совсем не пользовалась. И хотя количество ее вещей теперь заметно уменьшилось, одета она была всегда со вкусом. Каждый раз, когда они делали остановку возле воды, она стирала свое бесценное нижнее белье из шелка, бережно расходуя оставшиеся куски мыла — она догадалась взять его в замке. Дитер был горд тем, как хорошо она выглядела, не понимая, что красота матери может завести их в крупные неприятности.

Софи часто полушутя спрашивала его, что такого важного в его рюкзаке, но он никогда не говорил ей, опасаясь, что она разозлится из-за пистолетов, кинжалов и значков. То, что он снял их с эсэсовской формы, тяжким грузом лежало на его совести. Дитер знал, что воровать нехорошо — папа наверняка не одобрил бы его действий. Несколько раз ему приходило в голову закопать вещи в каком-нибудь укромном местечке, но он так и не решился на это. Ему нравилось забираться на дерево, туда, где мать не смогла бы найти его, и играть блестящими камушками. Именно в эти моменты он позволял себе думать о любимом отце. Он знал, что внутренняя тупая боль — тоска по отцу — не прекратится никогда.

В апреле, на полпути к месту их назначения, до них дошли слухи, что Гитлер мертв. Другие люди говорили, что он сбежал, кое-кто даже утверждал, что Берлин захвачен русскими. «Что за чушь! — восклицала Софи. — Как будто союзники позволят русским захватить столь лакомый кусочек! Я не верю ни слову из того, что нам говорят». И они упорно продвигались вперед.

Разочарованные тем, как медленно они двигались, они попробовали было сойти с дороги и идти полями, однако с тачкой это оказалось практически невозможно. Ее можно было быстро катить по ровной дороге, но для передвижения по полям и лесам она абсолютно не годилась.

Дитер с матерью не обсуждали вопроса о тачке, но оба хорошо понимали, что от нее придется избавиться. Однажды утром они на это решились, и теперь из более чем десятка чемоданов, с которыми они начинали свое путешествие, остались лишь два, а также саквояж с косметикой и рюкзак Дитера. За эти месяцы путешественники многому научились, поэтому они не просто бросили багаж, а обменяли его на еду на ближайших фермах, так что теперь каждый из них нес по сумке с провиантом.

В мае они услышали от напуганной крестьянки, что Германия сдалась. Они не хотели этому верить, но женщина пригласила их в дом и дала послушать радио. На такой поворот событий Софи уже не могла закрыть глаза.

— Впрочем, нет худа без добра — я француженка, а значит, иностранная подданная. Нам, по крайней мере, никто не причинит вреда, — весело сказала она.

— Мама, как ты можешь шутить в такой день? — ужаснулся Дитер, ввергнутый в уныние новостью, что великой германской армии больше не существует.

— Зато твоему отцу теперь ничто не угрожает, — уже серьезнее добавила Софи. Дитер отвернулся — ему не хватало мужества сообщить ей правду.

Теперь они двигались быстрее. Они знали, что их путь лежал на восток, и спрашивали у встречных, в каком направлении им следует идти.

— Присматривай за своей красивой мамочкой, парень, — однажды посоветовал Дитеру мужчина, который вполне мог быть каким-нибудь профессором. — Если вы собираетесь пройти через этот лес, держи ухо востро — там видели дезертиров, а это очень лихие парни.

— Немцы? — спросила Софи.

— Нет, русские, — был ответ, и Дитер вздохнул с облегчением. У него не укладывалось в голове, как немецкий солдат может дезертировать — даже после поражения.

Некоторое время они раздумывали, не обойти ли им лес, но он был так велик, что пришлось бы сделать большой крюк так, что в конце концов, они решили пойти на риск. В ту ночь, когда Софи заснула, Дитер решил зарядить оба пистолета. Он знал, как это делается, ибо несчетное число раз видел, как заряжал оружие отец. После этого он почувствовал себя увереннее: положил пистолеты под рюкзак, на котором обычно спал, и через несколько минут мирно заснул, тем более что было довольно тепло.

Он резко проснулся, сна у него почему-то не было ни в одном глазу. Бросив взгляд на то место, где спала Софи, он увидел, что мать исчезла — там лежала только шуба, с которой она все не хотела расставаться. Мальчик не стал звать ее, а принялся вслушиваться в звуки ночного леса — сам того не зная, за последнее время он прибрел повадки дикого зверя. До него донеслись