Карнавал судьбы - Кристиан Гарсен

своего рода сверхсознание, его достижение мистики называют «просветлением», это состояние проявляется в телепатии, телекинезе, предвидении, магии, в некоторых эффектах святости или безумия, а это ведь зачастую одно и то же, — отметила она. — Например, когда Бодхидхарма[25] однажды нечаянно заснул во время медитации — сказала Шошана Стивенс, — это всего-навсего означает, что его разум упал в пространство повседневного сознания, обычного для большинства людей. В скобках замечу, это показалось ему настолько ужасным, что вырвал себе веки, — продолжила она.

— А из мертвой кожи его век, упавших на землю, выросли первые кусты чая, отгоняющего сон, — подхватила Марьяна, наливая мне еще одну чашку. — Но продолжай.

По другую сторону от повседневного сознания с его подсознанием, по словам Шошаны Стивенс, существует своего рода «предсознание», и лишь в нем можно отыскать следы наших прошлых жизней. От этого же слоя психики зависит и способность общаться с мертвыми. Проникнуть в этот слой удается чрезвычайно редко, это гораздо труднее, чем развить сверхсознание, как у «просветленных» людей.

Мне пора было остановить ее. Честно говоря, эта теория показалась мне не такой уж убедительной.

— «Не такой уж убедительной», — усмехнулся Шуази-Легран, — поздравляю, Эженио, вы прямо стали мастером в искусстве преуменьшать. Попрошу вас составить мне потом инструкцию, как можно не моргнув глазом вытерпеть сплошную ахинею. Мне этот навык, пожалуй, пригодится на заседаниях совета директоров или, к примеру, на семейных торжествах.

Я и не знал, что Шуази-Легран способен быть таким ироничным. Впрочем, он и сам, втиснувшись в кресло и покуривая одну за другой, слушал не перебивая, ну или почти, вот уже скоро час. Я сделал вид, что не услышал его реплики, и продолжил рассказ.

— Видите ли, месье Трамонти, — сказала Шошана Стивенс, — Шеридан Шенн переживал личную катастрофу, причем такого размаха, что наиболее сокровенные закутки его существа — те, о которых я сейчас говорила, в которых остались следы прошлых жизней, причем обычно человек не знает, даже не догадывается, что где-то внутри него, глубже, чем подсознание, могут быть такие следы, — так вот этот глубочайший пласт психики прорвался у него на поверхность сознания, и там в бешеном водовороте закрутились воспоминания из разных жизней, приснившиеся события и сбывшиеся сны, слежавшиеся стопки прожитых кем-то лет, чужие ощущения и древние трупы — все это изо дня в день заполоняло существование Шеридана Шенна, ничем внешне не примечательную траекторию его жизни, его отношения с окружающими людьми, вещами и самим собой. А кроме того, хотя все это взаимосвязано, ему пришлось постоянно оказывать сопротивление претендовавшим на его внимание бестелесным сознаниям, которые живут среди нас. Вот это все я и увидела, когда сидела рядом с ним в глубине норы, и это наполнило меня невыразимым ужасом. Достоевский где-то сказал, что, на его взгляд, лучшим определением, которое можно дать человеку, было бы: «существо, ко всему привыкающее». Ну уж нет, — возразила Шошана Стивенс, — ко всему кроме вот такого. К тому, что переживал Шеридан Шенн, невозможно привыкнуть.

Я слегка вздрогнул: фразой, которую процитировала Шошана Стивенс, можно сказать, открываются «Записки из мертвого дома» — я знал это очень хорошо, потому что совсем недавно ее вычитал. Книгу я листал буквально накануне[26], вслед за своим сном о Сибири. Об этом новом совпадении решил не сообщать ни Шошане Стивенс, ни Шуази-Леграну, ни Марьяне.

— Вы правы, тут есть от чего сойти с ума, — подтвердила Шошана Стивенс, хотя я не произнес ни слова, но ведь подумал о том же, и ее догадливость меня напугала.

— Просто у нее хорошо развита интуиция, — сказал Шуази-Легран. — Согласитесь, была некоторая вероятность, что об этом вы и подумаете. Наверное, она читала по вашему лицу.

— Вот это отчасти и произошло с ним, с несчастным парнем, — вздохнула Шошана Стивенс. — Слегка повредился рассудком.

Она снова вздохнула, налила себе еще стакан воды, выпила его и откинулась на спинку дивана.

— Но, может быть, вы еще не поняли, зачем я рассказываю вам историю Шеридана Шенна, месье Трамонти? — спросила Шошана Стивенс.

— И правда что, — сказала Марьяна.

— Нет, хотя кое-какие мысли возникали, — нахмурил я лоб. Еще подумав, предположил:

— Речь о моем отце?

— Вуаля, месье Трамонти. Да, в тот день, в глубине той норы я познакомилась с вашим отцом.

Глава 10

Об эластичности времени

Пересказывать Марьяне нашу беседу с Шошаной Стивенс мне пришлось очень долго — дольше, чем Шуази-Леграну тем же утром: Марьяну эта история действительно заинтересовала, ей хотелось подробностей. С удивлением я обнаружил, что Шошана Стивенс провела у меня не больше часа, как я и сказал Марьяне. Простой расчет показывает: пришел я в редакцию в десять часов, вышел в пол-двенадцатого. Почти все это время ушло на то, чтобы рассказать Шуази-Леграну о встрече с Шошаной Стивенс — если вычесть беглый поиск в Интернете, который, впрочем, принес не много результатов: помимо интервью в дамском журнале, где она говорила журналистке, немного разочарованной, примерно о том же, что потом обсуждала со мной, а именно, что традиционные, если можно так выразиться, сеансы спиритизма чаще всего представляют собой игру воображения, подлинное же общение с умершими стало редчайшим явлением, способностями к нему обладает совсем не большое число людей на земле: некоторые шаманы и знахарки в отдаленных племенах, сохранивших первобытный уклад жизни, где здравый смысл еще не провел отчетливых границ между миром мертвых и миром живых, а также собою, — интервью, однако, показалось мне каким-то фальшивым, настолько мне трудно было вообразить Шошану Стивенс, с такой легкостью и блеском отвечающую на столь банальные вопросы, — а кроме этой публикации мне попалась всего лишь еще одна статья в довольно сомнительном эзотерическом издании, в которой цитировался некий текст Шошаны Стивенс по поводу переселения душ. Свой рассказ мне пришлось, впрочем, подсократить, поскольку раздражение и насмешливость Шуази-Леграна все возрастали и понемногу выводили меня из себя. Следовательно, я потратил примерно полтора часа на сжатый пересказ беседы, длившейся всего час. Уже само по себе это было невероятно. Еще более странным оказалось то, что на пересказ всего этого Марьяне ушло более двух часов. Я ума не мог приложить, каким образом занявший не более часа времени рассказ, к тому же прерывавшийся уточняющими вопросами с моей стороны, не относившимися к делу обиходными фразами, поливанием кофе и воды, при пересказе растянулся больше, чем в два раза.

— А с другой стороны, — сказал я Марьяне, — мне показалось, что беседа продолжалась двадцать минут. Передо мной, таким образом, встала проблема, которую не знал, как решить: заставившая меня немного поволноваться