Это - Фай Гогс

Мысли братьев потекли сквозь меня, как два мутноватых ручейка. Парни размышляли обо всех плюсах и минусах того, чтобы застрелить девушку прямо сейчас. Меня же они собирались отвезти в какое-то заранее подготовленное место и запытать там до смерти.

Я слышал это так же ясно, как если бы они говорили вслух, но в том-то и дело – высказаться вслух они не могли, и вовсе не потому, что не хотели. Для Эрни и Бобби мы оба были уже мертвы, и ничто бы не помешало им обсудить сложившуюся ситуацию, если бы я вдруг не обнаружил в себе еще одну новую способность. Я не только знал обо всем, что они думают, но теперь еще и мог управлять их волей на расстоянии!

Одно из главных правил жульничества гласит: никогда не искушай удачу. Я сильно сомневался, что одновременно с этими новыми навыками заодно приобрел и неуязвимость от пуль, поэтому первым же делом запретил им шевелиться и разговаривать.

Как же меня забавляло, что братьям, ребятам крайне практичного склада, пока даже и в голову не приходило, что они были в моей власти со всеми своими итальянскими потрошками! Так, Бобби до сих пор полагал, что в девушку он не стреляет только потому, что не хочет обидеть своего напарника, сделав это раньше, чем Эрни. Обычно в таких случаях они подавали друг-другу тайный сигнал бровями, но какая-то пока непонятая им тайная мысль мешала ему отвести от меня глаза. Он мучительно пытался сообразить, что же это за мысль. Может быть, они с Эрни чего-то не учли? Связано ли это с легавыми, или все-таки дело было в том, как легко я позволил им застать себя врасплох?

Со вторым происходило то же самое, с той лишь разницей, что несмотря на весь богатый опыт стрельбы в спины безоружных жертв, ему впервые никак не удавалось представить себе выражение моего лица – и это ужасно его бесило!

Что касается девушки, то она уже догадалась: братья не имеют никакого отношения к полиции. Ее мысли были обрывисты и лихорадочны: «Неужели убьют? Хотя глаза у большого парня вроде… да и этого маленького они, кажется, не хотят… Тогда, может, отпустят? Пожалуйста, ну пожалуйста… а вот у второго такие злющие и колючие. Все-таки убьют? А как же мамочка? Я же так и не позвонила мамочке!»

– Милая, – словно издалека услышал я свой голос, доносившийся изо рта моей земной оболочки. – Ты права. Они не собираются оставлять тебя в живых. Но прямо сейчас тебе ничего не угрожает. Беги отсюда – но только через заднюю дверь. Беги и спрячься. Что? Позвонить в настоящую полицию? Нет, не стоит. Там у них свой человек.

Девушка недоверчиво покосилась на револьвер Бобби, нацеленный на меня.

– О, пусть это тебя не беспокоит. Правильно, парни?

И тут Бобби и Эрни, безропотно подчиняясь приказу куда более весомому, чем дурацкие прихоти их жирного босса, синхронно направили пушки друг на друга! В их глазах – а глаза Энди я мог теперь видеть, даже не оборачиваясь – застыло изумление.

– Ты свободна, солнце. Беги!

Долго уговаривать девушку не пришлось. Как только мы остались одни, я обратился к братьям:

– Ну, а с вами мне что делать?

Бобби и Эрни молчали, яростно вперившись друг в друга поверх прицелов.

– Чего молчим? Говорить-то уже можно. Делать мне с вами что, спрашиваю?

И тут парней прорвало:

– Энди, а ну опусти ствол!

– Это ты опусти свой, Бобби!

– Я кому сказал? Перестань в меня целиться!

– Сам перестань! Ты на кого руку поднял?!

– Э, нет! – вмешался я, быстро восстановив тишину. – Вы что творите, парни? Вы, кажется, забыли, что без друга и на сердце вьюга? Что сам пропадай, а товарища выручай? Ну, так послушайте одну историю.

Я подошел к Бобби, который продолжал стоять неподвижно, дико таращась на Эрни налитыми кровью глазами.

– В одной семье жили-не тужили пять братьев. Старшего звали Джузеппе, – я не без труда отогнул большой палец левой руки Бобби, которой он с бешеной силой сжимал рукоять своего «Ругера», – он считал себя главным, потому что выучился подделывать подписи на купчих, а так-то толку от него был ноль. – Я вернул палец на место. — Самый длинный, Тито, – сразу перешел я к среднему, – считался дурной овцой и любил повыпендриваться, а отдуваться приходилось всем остальным. Бегония, – настал черед безымянного, – никаким братом не был, хотя мы и зовем его так, чтобы не перегружать повествование разными щекотливыми деталями; и мечтал он лишь о том, чтобы на него поскорее надели кольцо со стеклянным бриллиантом и отвезли на Кони-Айленд покататься на карусели. Самый маленький, Альберобелло, лазал везде, куда не могли забраться остальные, и тоже ни на что другое больше не годился.

Словом, по-отдельности каждый из братьев был самым настоящим мусором; и если бы не их мать – ладонь – которая с детства твердила им об этом каждый день, все они давно бы уже шоркались по тюрьмам и надрачивали там каким-нибудь нацикам за имбирный леденец. А так они, наоборот, постоянно держались вместе, мутили мутки с заменой свинцовых труб по левым подрядам в Джерси, и дела у них шли просто зашибись!

Я достал у Бобби из нагрудного кармана шелковый платок и бережно протер физиономии четырех братьев.

– Но вот пятый брат, Владимир, – указательный я трогать не стал, чтобы уберечь голову Энди от разрывной пули из тридцать восьмого, – считал себя самым умным, вечно всем тыкал под нос своей туфтовой ксивой легаша и воображал, что случись чего, и он сам все разрулит. Как-то раз он полез резать понты перед ямайцами – а те, ясное дело, за волыны; началась мясорубка, и будьте покорны – костыли скособочить все равно пришлось всем пятерым! Отсюда мораль: вам не нужно брать пример с этих идиотов! Садитесь на автобус и валите отсюда подобру-поздорову – ты в Вайоминг, лепить куличи из бизоньего дерьма, а ты в Кабо-Верде, нырять с аквалангом – и там женитесь, но только – упаси боже! – не на Бегонии, в этой истории она ваш брат, помните?!

Мотель я покидал чуть поспешнее, чем стоило бы, учитывая мое новое, мне самому пока не вполне понятное общественное положение. Зато вряд