Таёжный, до востребования - Наталья Владимировна Елецкая

Когда за ними закрылась дверь, я спустилась с возвышения, пересекла зал, постояла немного у двери, а потом осторожно ее приоткрыла. Вестибюль был пуст. Я забрала из гардероба пальто и шапку, оделась и вышла на улицу.

Там меня поджидала Катя.

Она бросилась ко мне, схватила за руку и, плача, воскликнула:

– Зоя Евгеньевна, это не я! Честное слово, вы не думайте…

– Я и не думаю, – мягко сказала я, высвободив руку. – Зачем вам это делать? Ведь вы и себя бы подставили. Если узнает руководство магазина…

– Уже знает. Но меня не уволят, только выговор показательный вынесут. Наша заведующая сама так часто делает, да все делают, чего уж там… Только я понять не могу, кто мог на вас донести. Вас ведь никто не видел. Кроме той женщины, которая Фаину ждала в подсобке, она, кажется, тоже в стационаре работает?

Нана. Как я сразу не догадалась? Да, теперь все встало на свои места. Я даже испытала облегчение. Мне было бы гораздо тяжелее узнать, что это был кто-то, кому я доверяла и от кого не могла ожидать подобной низости.

– Идите домой, Катя, и, пожалуйста, не переживайте. Ничего страшного не произошло.

– Но как же, это ужасное собрание, и еще… как его… порицание. Я в комсомоле не состояла, но представляю, каково вам сейчас.

– Ничего страшного, – повторила я, развернулась и быстро зашагала к стационару.

Изнутри жгла обида, но вместе с тем я испытывала странное спокойствие. Теперь, когда все точки над i были расставлены, я наконец избавилась от иллюзий и поняла, что, куда бы я ни уехала, меня всегда будут преследовать интриги, зависть и подлость. На двух хороших людей непременно найдется один плохой. С этим ничего нельзя поделать, оставалось смириться и, как посоветовала главврач, постоянно быть начеку.

Вернувшись в стационар, я рассказала Фаине Кузьминичне о собрании, ни словом не обмолвившись о Нане. Фаина Кузьминична посоветовала не принимать решение комсомольского актива близко к сердцу и попросила меня во избежание новых неприятностей покупать продукты на общих основаниях. Я заверила ее, что извлекла урок, и пошла работать.

Вечером, проходя по коридору второго этажа, я столкнулась с Наной. Увидев меня, она на мгновение застыла, а потом, отвернувшись, быстро прошла мимо и скрылась в своей комнате.

Нана не могла не знать о сегодняшнем собрании и, очевидно, ожидала, что я накинусь на нее с упреками. Но я решила ничего ей не говорить. Не из-за отсутствия доказательств, а потому, что мне было неприятно даже просто заговорить с ней. С этого дня она перестала для меня существовать.

Единственная, кому я решила рассказать правду, была Нина. Я зашла к ней после ужина и сказала, что хочу кое-чем поделиться, но чтобы это осталось между нами.

– Неужели Рустам сделал тебе предложение?

– Разумеется, нет!

– А что тогда?

Я рассказала, как воспользовалась Катиной помощью, как меня видела Нана и как сегодня меня вызвали в райком на комсомольское собрание и вынесли порицание.

– Думаешь, это Нана на тебя настучала? – нахмурилась Нина.

– Кроме нее некому. У меня нет доказательств, но сама подумай, кто еще мог это сделать? Сама Катя? Если так, то она замечательная актриса. Да и зачем ей это нужно?

– Ох, Нанка, вот ведь подлая! Не ожидала от нее такого.

– А я ожидала.

– Но вы же помирились и нормально общались…

– Это была только видимость.

– И что ты будешь делать?

– Ничего.

– То есть как – ничего? Даже ей не выскажешь?

– Сделать это – значит доставить ей удовольствие. Нет, я сделаю вид, будто ничего не произошло. И ты ничего ей не говори, ты обещала!

– Тебе, наверное, сейчас паршиво? – помолчав, спросила Нина.

– А как ты думаешь? Завтра Новый год, а у меня совершенно нет настроения.

– Только не говори, что не пойдешь на праздничный ужин! Мы ведь уже всё организовали, скинулись на продукты, и Фаина Кузьминична отпускает нас с половины дня, чтобы мы успели всё приготовить. А потом еще елка, и ночные гулянья…

– Если честно, мне хочется забиться в темный уголок и никого не видеть. А на ужине еще и Нана будет…

– Именно поэтому ты и должна там быть, ей назло. Пусть видит, что ее подлость тебя совершенно не затронула. Будь выше этого!

– Не знаю, – повторила я. – Завтра будет видно.

– Надеюсь, ты не начнешь паковать чемоданы, чтобы уехать куда подальше?

– Нет. – Я покачала головой. – Разве что в Богучаны переведусь.

– Ждут тебя там, держи карман шире! – с облегчением рассмеялась Нина, восприняв мои слова как шутку.

Если бы она знала, как близка я была к тому, чтобы позвонить Головко и сказать, что я передумала и согласна перевестись в ЦРБ. Меня удерживало лишь то, что ему, как начальнику здравотдела, наверняка уже сообщили о моем проступке. Он, должно быть, испытал облегчение, что я отказалась от должности, иначе ему самому пришлось бы все отменить.

Радовало одно: теперь Дедов точно оставит меня в покое. Я оказалась недостойным объектом для его внимания. Формально я больше не нуждалась в дружеском участии Вахидова, но знала, что он вряд ли со мной согласится. Одну попытку освободить его от добровольно взятого на себя обязательства я уже сделала, и она оказалась неудачной.

Возможно, мне стоило с кем-то познакомиться, чтобы вступить в настоящие отношения, но я не представляла, как позволю кому-то себя хотя бы поцеловать. Матвей по-прежнему присутствовал в моей жизни, как ни хотелось мне навсегда о нем забыть. Я знала, что мы никогда не увидимся, разве что случайно, если я когда-нибудь приеду в Ленинград. Это осознание приносило одновременно и боль, и облегчение. Я должна была, наконец, его отпустить, и решила под бой курантов загадать желание: почувствовать себя в новом году по-настоящему свободной.

7

– Ты идешь наконец? – Нина просунула голову в дверь. – Внизу уже все собрались!

Я вышла из-за открытой дверцы шкафа, и она ахнула:

– Так ты еще не готова?

Я была в спортивном костюме, с растрепанными волосами. Последние полчаса я пыталась заставить себя переодеться в нарядное платье и туфли, сделать подобие прически и спуститься в столовую, где совместными женскими усилиями был организован праздничный ужин. Но за последние сутки мое настроение нисколько не улучшилось, как ни пыталась я убедить себя, что накануне ничего страшного не произошло и о моем позоре, кроме Наны и Нины, никто из общежитских не знает (вряд ли Нана рискнула распустить обо мне сплетни, ведь тогда возник бы вопрос, откуда ей