Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Я напишу вам сегодня вечером… может быть поздно – все равно?

– Конечно! – Он засмеялся. – Люблю такие быстрые решения!

Кира посмотрела на него мимолетным, странным взглядом.

– В вас верить можно, Борис Васильевич, – быстро пролепетала она в ответ. – До свидания!..

IX

Les hommes ne vivraient pas longtemps en société s’ils n’étaient les dupes les uns des autres1.

La Rochefoucauld.

Видишь ты, мудрый, как крылато племя

Ни землю пашет, ни жнет, ниже сеет;

От руки вышней однак в свое время

Пищу довольну, жить продлить, имеет2.

Кантемир.

Целые полторы недели покоилась Ольга Елпидифоровна Ранцова на лаврах успеха, пожатых на вечере, на котором читатель имел случай видеть ее во всем ее торжестве. «Position» ее в большом свете казалась ей с той поры вполне обеспеченною; на это были у нее самые убедительные данные. Она после того вечера была еще на двух вечерах в high life’c и имела там сукцес3 неслыханный: о мужчинах и говорить уже нечего, но и дамы «des plus huppées»4, две даже из интимной котерии5 княгини Андомской (самой княгини, по случаю какой-то «счастливой» простуды, на этих балах не было, «а то бы они при ней не решились», признавалась себе наша красавица) знакомились с ней, выбирали ее в мазурке, восхищались ее вортовскими туалетами и завезли ей затем свои карточки… Наконец три разом сестры Саватьевы завтракали у нее в эту минуту и занимали ее веселым и льстивым разговором…

Семья Саватьевых служила в те дни самым верным барометром светской атмосферы – барометром, на котором для вящшей точности указывала погоду не одна стрелка, a целых шесть, – шесть сестер, шесть здоровых, бойких, ничем не смущаемых организмов, сызмала налаженных воспитанием пробиваться в жизни клином, как некогда македонская фаланга, и добиваться от нее сообща unguibus et rostro6 всех тех благ земных, какие только в состоянии дать она.

Желчные люди называли их «интриганками», зубоскалы – «снобсами»… Но это были поистине добродушнейшие снобсы и интриганки во всей природе. Они и не подозревали, чтобы могли существовать на земле люди, способные возмутиться их неустанным искательством, оскорбиться их наивно-агрессивным тщеславием. Они были так мягки сердцем, так любезны обхождением, так доброжелательны ко всем… Приедет к ним близкая кузина из провинции, старосветская деревенская приятельница – они и тех обласкают, «обворожат», накормят конфетами от Балле, зацелуют в передней на прощанье… Правда, они эту деревенскую приятельницу завтра же не узнают в театре, не поклонятся ей, встретясь нос с носом на улице. Правда, если в то время, когда эта ближайшая родня сидит у них в гостиной, вбежит слуга с докладом громкого имени из гранжанра, все сестрицы с растерянными взглядами, с проступившими от волнения сизыми пятнами на щеках, вскинутся разом, будто стая вспугнутых перепелиц, замечутся, заголосят и тут же с места увлекут родную plebs7 куда-нибудь подалее, «к няне», в девичью и оставят ее там сидеть в недоумелом одиночестве до отъезда именитости… Но ведь, согласитесь, как же быть иначе? Княгиня Кра-сно-ре-цкая, или графиня Бо-ро-динская, и вдруг оставить сидеть рядом с нею какую-нибудь девицу Лу-кош-ки-ну! Разве это возможно? «Ведь кто же носит, в самом деле, такую непозволительную фамилию!» – объясняли они прямо со своим голубиным простодушием…

Сами по себе они не были ни знатны, ни богаты. Папаша их, «умеренностью и аккуратностью» вышедший в люди, пучеглазый и тучный, действительный тайный советник, – ими же, дочерьми, посаженный подписываться «с большинством» в одно из высших учреждений Империи, – казалось, говорил всем своим недоумелым обликом: «Как это я попал на такую степень?..» Мать – маленькая, тщедушная и больная, из древнего, но захудалого рода князей Мордовских, проводила половину жизни в постели и по старой привычке шпыняла мужа его «вульгарною фамилией»… «Je suis née princesse, et mes filles, grâce a vous, ne sont que des savattes[57] pour le monde»8, – колко острила она ему в глаза по этому поводу… Но это были совершенно неосновательные попреки. Без ее savattes в большом свете кошек, как говорится, не секли. Чуткие, смелые, одаренные железным здоровьем и неодолимою безусталостью, сестрицы, как мыши, пронюхивали и проползали в каждую норку, как пчелы выбирали воск и мед из каждого цветка и несли свою взятку в родной улей… Саватьевой оставалась, впрочем, одна, старшая, «la belle Lydie»9, пышная и брезгливая белокурая особа, идол прочих сестер, уже восьмой год с появления своего в свет пребывавшая в девстве, так как по ее понятиям «менее чем за 50,000 дохода не стоит продавать свою свободу мужчине»; – остальные были мужние жены или вдовы. Но, как связаны физиологически пальцы на руке, они так неразрывно связаны были между собой общностью целей, вкусов, уровнем духовных своих потребностей, что отдельные интересы каждой из них как и бы вовсе не находили себе места между ними: личность поглощалась племенем… «La tribu des Savatief»10 не даром называли их в свете… Каждый Божий день слетались они со всех концов Петербурга к завтраку в родимое гнездо «к maman», и, нашушукавшись вшестером по всем углам дома, разлетались опять по городу исполнять каждая назначенный ей на тот день урок в общем плане действий. Высшая справедливость людская награждала по достоинству это примерное семейное согласие. Юрким сестрицам как бы никто ни в чем, ни в большом ни в малом, отказать не смел: ни в казенной ложе, ни в отдельном вагоне, ни в крупном месте одному из их мужей, ни в награде «не в пример прочим» другому, ни в небывалой правительственной ссуде третьему из этих счастливых супругов. Они вхожи были во все подъезды дворцов, интимны во всех министерских домах; неизбежные спутницы всех солнц и звезд данной минуты, они были посвящены в интимные светские тайны, в тончайшие закулисные отношения в мире властей, знали до мелочи, и что, и как, и где, кто за или против кого, и на что ловится тот или другой, и у кого сила сегодня, и к кому должна перейти она завтра – и сооружали сообразно с этим и свои поразительные по дальновидности и смелости комбинации…

Это прирожденное им свойство известно было всем и каждому из посетителей петербургских гостиных. Зачастят к кому-нибудь они