Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Кня-азь! – вскрикнула, завидев его, Ольга Елпидифоровна. – К нам, к нам, милости просим!..

– Да к вам как в Царство Небесное пройти мудрено! – смеялся он, приостановившись перед растянутыми на полу декорациями.

– А я вашим ангелом-хранителем буду, проведу, – крикнула она ему, сбежала опрометью со сцены в залу, к великому ужасу Вальковского, и, подобрав на сей раз осторожно свои юбки, стала пробираться на кончиках несколько грубоватых формою, но тщательно обутых ног по еще не загрунтованным краям полотна.

Она добралась до князя, просунула свою руку под его руку, слегка прижалась к нему и, глядя на него снизу вверх со своею вызывающею улыбкою, проговорила полушепотом:

– Милый, милый князь, как бы я хотела быть в самом деле вашим ангелом-хранителем?.. Но вы сами ангел! Вы такой добрый, умный, – ну, милый, совсем милый!..

– Вы находите? – рассеянно ответил он, глядя не на нее, а на сцену, и прищурив для этого свои несколько близорукие глаза.

– Эге, вот она куда бьет! – сказал себе Ашанин, от зоркого взгляда которого ничто не ускользало, – и подошел к Надежде Федоровне, сидевшей у кулисы несколько поодаль от стола, за которым княжна и Гундуров пили чай, а «фанатик» пожирал булки одну за другою.

– Так вы так-таки решительно отказываетесь от роли? – сказал он.

Она приподняла на него свои большие, печальные глаза:

– Я вам сказала, я не играла никогда… И не хочу, наконец!.. – с внезапной решимостью промолвила она.

– Даже если бы я вас очень, очень об этом просил? – вкрадчиво и мягко проговорил наш Дон-Жуан, глядя на нее не отрываясь.

Некрасивое лицо бедной девы слабо зарумянилось под этим неуступчивым взглядом…

– Боже мой, – отвечала она не сразу и, как бы перемогая пронимавшую ее дрожь, – какой вы удивительный человек!.. К чему вам я!.. Заставьте… – вы все можете! – вырвалось у нее, – заставьте играть эту бесстыдную девчонку, от которой вы без ума! – И она презрительным движением указала на востроглазую барышню, медленно подвигавшуюся к сцене об руку с князем Ларионом.

– Я без ума! – невиннейшим тоном воскликнул Ашанин. – Помилуйте, я в первый раз от роду вижу ее сегодня и даже, кто она, не знаю…

– Она дочь здешнего исправника Акулина, – нехотя объяснила Надежда Федоровна.

– И, как кажется, по части князь-Ларион Васильевича… – не договорил Ашанин.

– Как видите! Я и не воображала никогда, – воскликнула перезрелая девица, – чтобы можно было быть такою дерзкою кокеткой в ее годы!..

– Что же, это не дурно, Надежда Федоровна!

– Да, – с горечью возразила она, – я знаю, вам такие нужны, только такие и нравятся!

– И такие нужны, и такие, это точно! – поддакнул он, поддразнивая ее.

– Знаете, – заговорила она после минутного молчания, страстно и в то же время злобно взглянув на него, – я не понимаю, как может женщина решиться полюбить вас!

– Так никто же из них и не решается, Надежда Федоровна! – смиренно вздохнул на это Ашанин. – Вы сами знаете, ну кто меня любит?..

– Подите вы от меня! – проговорила она, отворачиваясь, и невольно усмехнулась.

– А все же вы Гертруду играть будете! – заключил он, торжествуя…

Она не отвечала…

Тем временем княжна Лина и Гундуров вели следующий разговор:

– Когда мне Ольга сказала, что monsieur Ашанин приехал с каким-то еще молодым человеком, я тотчас же догадалась, что это непременно вы, – говорила она.

Он изумился:

– Почему же так, и как могли вы знать обо мне, княжна?

– Я знаю через m-r Ашанина, который беепрестанно говорил нам о вас зимою, – Лина усмехнулась, – что вы его друг, а ваша тетушка сказала нам, что вы должны на днях приехать из Петербурга.

– Вы знаете мою тетушку? – еще более удивлен был Гундуров.

– Да. Мы были у нее с maman. Дядя давно с нею знаком и очень любит ее, а теперь повез и нас. Она и папа покойного хорошо знала. Я очень рада, что с нею познакомилась, – промолвила княжна с каким-то особым оттенком серьезности.

– И я понимаю вас, – с увлечением сказал Гундуров, – тетушка моя чудесная женщина!..

Она отвела голову от чашки, низко наклонясь к которой, прихлебывала чай своими свежими губами:

– Вы это очень хорошо сказали! – с ласковой улыбкой проговорила она.

У нее были какие-то лебединые, медленные – как медленна была и ее речь – повороты шеи, которые приводили в восторг Гундурова. «Какая это дивная вещь, женская грация!» – думал он.

– Я сказал, что чувствую, – произнес он громко, – я не помню ни отца, ни матери; тетушка с пелен возрастила меня, спасла мое наследство от гибели… Я ей всем обязан!..

Княжна сочувственно покачивала своею осененною золотистыми косами головою:

– Она именно на меня такое впечатление произвела, ваша тетушка, что она думает и поступает хорошо…

– Как это ужасно, – начала она, помолчав опять, – что вас за границу не пустили!..

– Да! – и глаза у Гундурова мгновенно заискрились. – Это удар для всего моего будущего! И за что, за что? – воскликнул он в неудержимом порыве. – Оторвали человека от всего, что было для него жизнью, связали по рукам и по ногам…

Он не договорил. Княжна внимательно поглядела на него…

– Я, – тихо промолвила она, – все жила за границей до сих пор, сужу по тамошним понятиям, – там даже никому в голову не придет, чтоб можно было так поступить с невиноватым человеком… Знаете, я очень люблю мое отечество и так рада, что мы наконец в России! Но это ужасно, когда…

Она вдруг задумалась. Гундуров, в свою очередь, поднял на нее глаза с каким-то благоговением.

– Вы будете играть Гамлета? – спросила она через миг.

Он помолчал, еще раз глянул на ее опущенные веки:

– Буду, княжна! – произнес он, будто только теперь окончательно решившись. – И я как-то надеюсь, что я вам от этого не покажусь смешным… А посмеетесь – грех вам будет! – примолвил он, налаживаясь на шутливый тон и слегка краснея. – Признаюсь вам, я бы не решился в другую минуту, – но мне надо уйти от тоски… от того, что чуть с ума не свело меня там… в Петербурге… Вот тем оно и дорого, тем велико искусство, княжна, – горячо звучал голос молодого человека, – что в него, как в святую святых, можно уйти и позабыть там все, что гложет, мутит, снедает здесь наше я…

Он остановился вдруг с невольным сомнением: не покажется ли ей это слишком горячим, юношеским, – ему вдруг ужасно страшно стало, что она не поймет, не поймет того, что именно заставляет его решиться выступить на сцену в незнакомом доме, приняться