Жизнь по чужим правилам - Ольга Тиханова

Леля была на больничном, в ансамбль взяли другую солистку. Так и сказали: «Лелик, без обид, нам надо что-то есть». Положа руку на сердце, она даже обрадовалась, потому как давно мечтала закончить эти бесконечные разъезды и попытать силы в шоу-бизнесе. Но никак не могла бросить группу, подвести других.

Помыкавшись еще какое-то время от подработки к подработке, Леля попала в «Седьмое небо». По блату, или правильнее будет сказать, «через постель». У нее начался роман с директором этого заведения, женатым многодетным еврейским папой. От скуки. Быстро закончился, но работа осталась. Директор не зря-таки занимал свой пост, коммерческая жилка в нем всегда брала верх над эмоциями.

Катя открыла шкаф старшей сестры, а там! Для девочки из советского детства, как Ира, это было покруче Нарнии, скажу я вам. Вешалки заполняли наряды такой красоты, что слов не подобрать! Кружево, яркие цвета, бархат, блестки и даже перья. Как цветы после ночи, наряды подняли свои головки, стряхнули дремоту и чуть свысока смотрели на округлившийся рот Иры и такие же глаза. Такое количество красоты она не видела даже в магазине.

– Так… Это не то… Не то… А, вот они! – по-хозяйски бубнила себе под нос Катя, перебирая коробки с обувью.

Ира опустила голову. И чуть не потеряла дар речи. От пола, в два ряда, стояли коробки с обувью! Вернее, с туфлями. То есть несколько коробок только туфель! То есть обуви на один и тот же сезон! Все на высоком каблуке, отличались только цветом и немного фасоном. В голове моментально зазвучал голос мамы: «И куда столько туфель?! Солить, что ли?!» Но его заткнул невесть откуда пришедший мещанский восторг: «Вот бы и мне сто-о-о-о-о-олько-о-о-о!»

Катя взяла коробку с умопомрачительными красными туфлями на шпильке. Блестящие, с открытым носом и ремешком вокруг лодыжки! У Иры при виде них чаще забилось сердце и что-то застряло в горле. Будь у нее такие туфли… да она бы!.. ох, даже страшно подумать, что было бы… Может, и хорошо, что их нет.

В ресторан зашли со служебного входа. Рядом курили официанты. Вид у них был такой, словно они и есть владельцы заведения. Четыре девушки перед трудоустройством наверняка прошли кастинг: высокие, стройные, с бесконечными ногами и волосами, собранными на затылке. Красный маникюр, сжимающий сигареты, прищур из-под густых ресниц, под которым Ира непроизвольно опустила голову пониже, придурковато улыбнулась и пропищала: «Здрас-с-с-сте».

Тут дверь распахнулась, и из-за нее показалась Леля, ярко накрашенная, в алом длинном платье с разрезом. Из-за двери поплыл запах жареного мяса, от которого сразу закружилась голова.

– Наконец-то! Давай быстрее, – рявкнула Леля и сделала жест, чтоб сестра шла за ней.

Они пробирались «гуськом» по узкому проходу, заставленному с обеих сторон коробками. На полу – вздутый линолеум. На потолке – голые лампы с голубоватым светом. Запах жареного мяса смешивался с чем-то кислым. Прошли мимо двери в каморку, где за заваленным папками столом сидела пожилая женщина и громко отчитывала здорового крупного парня. Он недовольно рычал в ответ.

Вдруг Леля остановилась, жеманно захихикала, а на ее пятой точке возникли две мужские ладошки – маленькие, усыпанные черными волосами. Обладателя этих рук загораживала фигура певицы.

– Тимурчи-и-и-ик… не на-а-а-адо… я не одна. Я на сцену иду. Позже заходи, ладно?

Руки моментально исчезли. К стене прижался невысокий щуплый мужичок с глазами навыкате и в пышных усах. Он улыбался во все зубы и пропускал процессию вперед: «Проходите, девочки, проходите. Смену себе, что ли, готовишь, Леля? Симпатичные…»

Гримерка, как ее назвала хозяйка, оказалось узкой (примерно метр) и длинной комнатой без окна. В тупике стояли стол с зеркалом и кресло. По бокам – стулья, выстроенные в лавочку, а на них лежали груды одежды. Под стульями теснились коробки с обувью. Леля быстро скинула тапочки-шлепки, надела туфли, которые принесла сестра, и скомандовала:

– Вот, это платье захвати домой, пусть мать постирает. Все, я побежала. Уйдете – дверь закрой поплотнее.

Катя угукала, Ира прижалась к стене, пропуская хозяйку на выход. Когда певица поравнялась с ней, сильно пахнуло водкой. Несвежий горький запах. На лице его обладательницы блеснул тональный крем, очень толстый слой, но и сквозь него были видны широкие поры на коже.

– А мама не против, что сестра здесь поет? – спросила Ира, когда они шли домой.

– Сначала ворчала. Сейчас наоборот. Молится, наверное, чтоб Лелька подольше тут работала. Она за вечер зарабатывает как мать за месяц. Считай, нас содержит. Это не то что на бэках быть.

– Где?

– Ну на подпевках. Она ж почти у всех наших звезд пела. Не знала? Больше года! Но там гораздо меньше денег.

– Ничего себе! А почему ушла? Нашла бы продюсера какого-то, чтоб ее тоже звездой сделал.

– Да ты что… – со знанием дела отмахнулась Катя. – Там же блат сплошной или через постель. К ней как-то пристал один, она отказала, ее на следующий день выгнали. Вот и вся звезда.

– И что же, никаких знакомств не осталось? Может, кто-то другой помог бы. У нее ж талант!

– Да кому он нужен?! Нет, в шоу-бизнес она и сама больше не хочет. Насмотрелась там всякого, говорит. Вот поэтому я пойду в театр! Там нет этой грязи, там – искусство! Там только талант ценят.

То, с какой уверенностью Катя произнесла последние фразы, выдавало в ней эксперта, поэтому Ире оставалось только благоговейно кивнуть.

В ту ночь она очень плохо спала. Ворочалась почти до рассвета. Сердце куда-то рвалось и никак не хотело успокаиваться, лишь под самое утро сдалось. Но уснуть все равно не получалось, обессиленная Ира лежала с открытыми глазами, глядя в потолок. Белый и равнодушный, скучный, как армейская простыня. Потом стала проваливаться в дрему. Вздрагивала. Открывала глаза – не сразу понимала, что перед ней: тот же потолок или откуда-то взявшаяся стена, которая наваливалась на нее. Белизна окутывала ее как туман, тягучий пресный кисель, тянула, проглатывала.

Ира снова вздрагивала, пыталась вырваться, но терялась в тумане снова, и снова, и снова.

Утром, уставшая и разбитая, она сообщила родителям, что собирается поступать в иняз. Очень обрадовалась этой новости школьная учительница английского языка, которая считала Иру самородком и постоянно твердила о необходимости развивать такой лингвистический дар. В общем, все пожелания и рекомендации старшего поколения были услышаны. Даже самой стало легче, наконец-то закончились метания и наступила определенность.

Страх – «а все ли я делаю правильно?» – настигал ее еще раз, уже перед самым последним экзаменом, когда другие были сданы блестяще. Волнение ушло. Оставался маленький шаг.