Жизнь по чужим правилам - Ольга Тиханова

получала в ответ ухмылку папы или снисходительный наклон головы мамы. По мере ее взросления ухмылки и наклон головы стали вытеснять разумные отговорки и доводы против.

– Ты же видишь, что происходит в стране. Все ударились в коммерцию. А ты собралась одежду шить! Как в мексиканских сериалах этих ваших… – разводил руками папа.

– Ириш, шмотки сейчас на каждом углу. Дефицита нет. Можно найти что угодно. Кому нужна швея? Где ты будешь брать клиентов? Проще и дешевле купить готовое! – вторила мама.

– Ты же английский знаешь! Вот это – да! За ним будущее! Всегда на хлеб заработаешь. Переводчиком или репетитором. Вон в соседнем подъезде училка уроки дает. Знаешь, сколько она за один урок берет?! Не знаешь. А я вот знаю.

– Дочка, ты можешь шить для души. Рисовать все, что там хочешь. Но образование надо получить высшее и нормальное. Чтоб профессия была в руках. А потом делай что хочешь!

Ира привыкла доверять родителям, полагаться на их опыт. Рациональная часть ее натуры зудела про избитое «они желают тебе только добра» и о том, что советы мамы-папы еще ни разу не подводили.

К ней тут же подключилась и пугливая часть натуры, которая стала все чаще о себе заявлять после окончания пубертата: «А с чего ты вообще взяла, что у тебя получится?! А если нет – что будешь делать? Да таких кутюрье, как ты, вагон и маленькая тележка!»

Очень страшно…

Руки постоянно тянулись к лоскутам ткани, сложенным на краю стола стопкой. Их тепло под подушечками пальцев всегда успокаивало. Вот этот – от рубашки для школьного спектакля, этот – от летнего платья, эта ленточка – от брюк, не законченных еще. Она улыбалась каждому как старому другу. Складывала их на столе в только ей понятный пазл. Лоскутки послушно ложились рядом, друг к другу, прижимаясь неровными боками, прилаживались. В голове сразу же возникала идея-картинка, а потом – бац! – лишний круг, какая-нибудь фланель или оксфорд. Ну никак не подходит. И все. Нет больше картинки. Гора тряпок, и только.

Ира измучилась.

Мысли о будущем сверлили ее голову с момента пробуждения и, кажется, не прекращались во сне.

Даже когда сидела у одноклассницы поздним вечером за подготовкой к школьному капустнику, нет-нет да и начиналось навязчивое жужжание. Ира трясла головой, чтоб разогнать этот пчелиный рой и сосредоточиться. Она подшивала Кате костюм. Та стояла на табуретке, закрыв глаза, и подпевала новым песням модного английского бойз-бенда.

– Ир! Ты сейчас мой халат пришьешь! – засмеялась Катя.

– Ой… правда?!.. Фух, нет, все нормально, не бойся. Задумалась просто, – вынырнула из своего гипноза Ира.

– Меньше думай – это вредно! Я ж тебе музыку включила, чтоб ты послушала! Класс, да? Особенно медляк этот мне нравится. Слушай! А если я под него буду уходить, а? Ну в смысле я такая говорю свой текст, тра-ля-ля… потом, значит, пауза. И потом я иду такая… так-так… и играет музыка… А?

Она спрыгнула с табуретки, подбежала к магнитофону, перемотала песню на начало и снова включила. Как только послышались первые звуки, Катя запрокинула голову, отвела руки назад, на манер опущенных крыльев, и поплыла в сторону двери. В такт музыке. Лицо выражало томление тоской и вдохновением. В дверном проеме замерла в какой-то античной позе.

– Примерно так. Нормально?

– Вроде нормально. А не слишком драматично?

– Так это же драма и есть! Ты чего, не понимаешь?!

Ира пожала плечами. Она и сама считала, что плохо разбирается в актерском мастерстве: всеми любимые актрисы, которые в кино прожигали взглядом соперниц и рыдали так, что тряслись плечи, ей не нравились, а тех, на кого ей было приятно смотреть, родители называли «амебами».

Катя же мечтала о театральной сцене. Ни одна школьная постановка не обходилась без ее участия, а на торжественных линейках ей доверяли декламировать самые длинные стихи и торжественные речи. Все единодушно признали за Катей актерский талант и пророчили поступление в театральный институт. Сама она говорила о своем будущем служении театру как о данности.

– Кать, – послышался голос мамы с кухни. – Лелька звонила. Она туфли забыла, растяпа. Ну-ка, сбегай-ка, отнеси ей. Красные только. Только поскорее давай! Ей скоро выходить!

Глаза Кати вспыхнули от восторга. Место драматичной тоски на лице моментально заняла улыбка.

– К Лельке пойдем! Бросай давай свои нитки! Ну, скорее! – взвизгнула она.

– Куда пойдем?

– Куда-куда? В «Седьмое небо»!

Так назывался самый дорогой ресторан в районе. Простые смертные туда не заходили, если только на какой-то очень важный юбилей, предварительно накопив внушительную сумму. Это было место отдыха шишек и бандитов. Счастливчики, хоть раз оказавшиеся внутри, рассказывали о царском убранстве, золотой лепнине и бархатных стульях, о блюдах – сплошь деликатесных. Периодически днем, когда ресторан был закрыт, кто-нибудь да пытался, прильнув глазами к стеклу, через щель в плотных занавесках разглядеть интерьер, но безуспешно – прямо напротив единственного места, где тяжелые шторы немного распахивались, высилась массивная колонна в виноградной лепнине.

Вечером у входа стояли два охранника, которых весь район дружно называл сервантами. Из-за широких фигур и блестящих кожаных курток.

В общем, «Седьмое небо» оправдывало свое название – почти все мечтали в него попасть, но доступно это было лишь избранным.

А Леля там пела. Чуть меньше десяти лет назад она закончила музыкальное училище, вокальное отделение. Почти так же, как сейчас младшая сестра, старшая тоже мечтала о сцене. Только не театральной. И даже не академической. Ее привлекала эстрада. Получив диплом, она присоединилась к вокально-инструментальному ансамблю, игравшему в стиле диско, которых тогда расплодилось как грибов после дождя. Несколько лет колесила по стране, надрывая связки то на дискотеках в местных ДК, то на гулянках региональной администрации.

Пару раз, правда, удалось и на конкурсы попасть, которые должны были транслировать по телевизору. Но дальше отборочного тура Леля с командой не прошла. Продолжила кочевую жизнь. Пару раз чуть не вышла замуж, оба раза за таких же музыкантов из других ВИА, с которыми пересекались на сборных концертах. От жениха номер два даже забеременела, а он ее тут же бросил. Тогда Леля, недолго думая, сделала аборт в какой-то полуподвальной клинике Воронежа. Отходила от так называемой операции два месяца, с температурой и капельницами. Как сказал врач, это было последствием не только операции, но и общего истощения организма. Пришлось прервать гастроли и поехать домой лечиться.

Ее мытарства сопровождали укоры и требования остепениться от родителей, которым хотелось видеть дочь замужем, с детьми и при стабильной работе, хоть в той же музыкальной школе. И деньги, и уважение.

Пока