Вечера на Карповке - Мария Семеновна Жукова

утешении, и звук колокола указывал мне путь к нему. Я вошла в старый собор, находящийся на самом берегу; церковь была пуста, и один голос читал молитвы перед алтарем. Я упала на колени и молилась, но слезы лились на каменный помост храма, не облегчая тоски моей. Ах! Я оплакивала мой потерянный рай! Тот не поймет меня, кто не знал подобного чувства, чья безрассудность не затворяла неба необдуманным поступком. Прошедшее невозвратимо! Слезами вымолишь прощение, а не забвение: раскаянье отворяет небо, но не возвратит потерянной доверенности и не смоет с памяти оскорбление. Александр погиб для меня!

Не знаю, что сделалось со мною: светильники, алтарь, храм – все пропало в глазах моих, мне стало тяжело, и потом все стихло, как будто глубокий сон овладел мною: это было совершенное уничтожение. Когда чувство жизни начало возвращаться, я ощутила на лице прикосновение воздуха, открыла глаза – передо мною было небо в огнях солнечного заката, река, над головою свод. Я была на галерее, окружающей церковь, кто-то поддерживал мне голову, я обернулась – это… но нет… это был призрак моего расстроенного воображения; я опять лишилась чувств.

Возвратясь к жизни, я увидела себя в хорошенькой, совершенно незнакомой мне комнатке; какая-то старушка стояла надо мною, но она упорно отказывалась отвечать на мои вопросы. Я припомнила все, что было со мною: этот призрак – это был Александр, я узнала благородное лицо его; он держал мою голову, и мне показалось, что слеза упала с ресницы его на лицо мое. О! Это был он!

Как описать вам, что я чувствовала? Я хотела бы броситься в объятия его, но меня удерживало воспоминание вины моей. Он не забыл ее! Может быть, сердце его и простило мне, но мы уже не поймем друг друга!

На другое утро я получила от него письмо. Вот оно (доктор вынул письмо из записной книжки и прочел):

«Ужели время и обстоятельства до того изменили сердца наши, что мы совершенно перестали понимать друг друга и, подобно другим, станем приписывать действия и поступки наши причинам, вымышленным нашим неудовольствием? Прочь от нас это обыкновенное средство людей мелочных! Сердцу благородному трудно предполагать что-нибудь недостойное его в существе, которое некогда любило оно. Так, Елена, я понимаю тебя, понимаю причины, по которым ты так упорно убегаешь меня. Ужели ты не поймешь меня, когда я скажу тебе: Елена, я не мог перестать любить тебя, годы проходят, не изменяя сердца моего. Жизнь моя бесцветна и безрадостна; одно, что еще украшает ее несколько, – это надежда быть тебе полезным. Ужели ты захочешь отнять у меня последнее наслаждение? Мне необходимо любить тебя, отдай мне право тебе покровительствовать и позволь… не видать тебя! Прости мне слабость сердца моего!..

Забудем все, что разделяло нас, пускай непроницаемый покров ляжет на наши заблуждения, мечты, надежды и потери. Воспоминания счастливой молодости нашей, образ незабвенной матери, не разделявшей нас в душе своей, наше одиночество в мире – все должно соединять нас. Мы пойдем каждый особенным путем, но он будет не одинок, и, когда тоска наляжет на душу, уверенность в сочувствии другого озарит нас светлым лучом. Тихо придем мы к пристани, где, освобожденные от страстей и предрассудков, простим, как ангелы, забвением!

Не забудь, что брат ожидает твоего ответа».

Что было мне делать? Чем могла я заплатить за подобное великодушие? – продолжала молодая женщина. – Я покорилась воле его и предоставила ему попечение о моей участи.

Он нанял мне эту дачу и привез ко мне моего доброго Ивана Карловича, – сказала она едва внятным голосом, но еще с улыбкою и подала мне руку. – Передадите ли вы ему мое желание, последнее желание: видеть его один раз, хотя в минуту смерти? Я весело бы оставила землю, унося с собою его прощение!»

Последние слова совершенно истощили ее силы; она забылась тихим сном; я взял шляпу и, еще посмотрев на ее прекрасное, покойное лицо, на котором играл обманчивый румянец, вышел тихо. Желание ее скоро исполнилось: в тот же вечер она видела Александра, и взор ее угас на лице его.

Доктор остановился: это воспоминание потрясло душу его, он отер слезу и, помолчав несколько, начал совершенно в другом тоне.

– Александр взял с собою ребенка, оставшегося после Елены круглым сиротою, без пристанища и состояния. Он занимался сам его воспитанием, учил его и потом поместил в одно из лучших наших учебных заведений.

Несколько времени тому назад я приехал, в необыкновенный мой час, в один дом, где принят, как у вас, более как друг, чем доктор. Хозяйка, женщина очень почтенная, богатая, хорошей фамилии, имеет только одну дочь-невесту, которая может надеяться лучших женихов. Я вошел в залу; человек сказал мне, что барыня нездорова, и я пошел прямо к ее спальной. Войдя в гостиную, я остановился: молодая девушка, единственная дочка, сидела у фортепьяно, одна рука на клавишах, другая… другою завладел молодой офицер с едва прорезавшимися усиками, он сидел рядом с девушкою, – верно, они разыгрывали концерт в четыре руки, – и лицо его было так близко к розовой щечке ее, что, право, я не побожился бы, что его черные усики не щекотали тонкой кожицы ее личика. Я долго смотрел на них, и они меня не замечали, наконец я подошел к фортепьяно и взял тихонько в обе руки тонкую талию Оленьки, так зовут девушку.

Она вздрогнула и бросилась ко мне на шею. Нечего было делать: пришлось старику выслушивать исповедь их грешных сердец. Они любили, как любил и я, и вы, Наталья Дмитриевна, в старые годы. Но мы напрасно ломали голову: надежды не было ниоткуда. Я рассказал им историю матери Александра, офицер был сын Елены, которая назвала его по имени моего друга, представил им, что он не имеет ничего, кроме надежды на своего благодетеля, что мать Оленьки никогда не согласится на их соединение, хотя, между нами сказать, это совершенно несправедливо. Она сама подала им повод надеяться и была причиною этой взаимной склонности, допустив короткость между молодыми людьми. Сашенька, ребенком, приходил каждое воскресенье из школы, читал с Оленькою Пушкина, Жуковского, бегал с нею по саду, разыгрывал Россини и Обера, пел с нею: «Мне до нее, как до звезды небесной, далеко!» Что же мудреного, что привычка быть вместе сократила расстояние, и он забыл, что до звездочки далеко! Если не хотят, чтоб девушки выбирали сами женихов, не должно давать им случаю к тому, а то сердце не спрашивает: сколько душ, какого чину, какого роду! Часто