Бобы на обочине - Тимофей Николайцев

сравнению, этой своей шутке — довольно забавной и точной, если вдуматься, как следует.

А ведь и правда… — сказал он, стараясь не унывать. — Лес по-прежнему может многому научить. Если глядеть на весь лес, а не на отдельные деревья — то это ничуть не хуже той бизнес-школы, что я сам заканчивал…

Он прочистил горло и обратился к невидимым слушателям, читая им что-то вроде короткой, но пафосной лекции:

— Судите сами… Подлесок начинает свою жизнь с того, что рвёт травяной ковер и возносится над всякими колосками и соцветиями… он способен сделать это за счёт больших производственных мощностей… пардон, развитой корневой системы. Это период пассивной конкуренции, ведь трава слишком зависит от дождей — несколько дней засухи, и она вянет на корню. А вот корни молодых деревьев — знают уже кое-что о долговременных подземно-водных инвестициях. Надеюсь, вы меня понимаете?

Невидимые слушатели никак не отреагировали на ту мудрость, что изливал на них Роберт Вокенен…, но и того — тоже не смутило их молчание:

— Итак, трава побеждена в конкурентной борьбе и вся нанята на работу — препятствовать испарению влаги. А вот вместо пенсии траве — придётся удобрить корни будущих деревьев своими телами. Теперь для них наступает период конкуренции активной — подлесок тянется вверх, сам выкарабкиваясь из тени гигантов… Тут всё взаимодействует посложнее и не так предсказуемо — приходится подличать и изворачиваться, перекрывая солнце окружающему молодняку… приходится пускать корни в перехлёст, удушая ближайших соседей. Период бурного роста предприятий — это золотое время для любой упаковочной компании. Самая лучшая стратегия такова — заводи компаньонов, ищи в них опору, а потом — превосходи их и начинай относиться не как к компаньонам, а как к конкурентам…

Подобными откровениями, похоже, заинтересовались даже глупые осины — по крайней мере, они притихли, перестали неумолчно шуршать листвой, болтая друг с дружкой. А может, это просто ветер временно стих…

— Те, кто не преуспеет… — сказал им Роберт Вокенен, воспользовавшись этой минутной паузой, — в гибкости мышления и скорости роста, кто поймает ветвями чью-нибудь тень там, где ещё вчера дрожало пятно солнечного света — тот навсегда так и останется низовым подлеском… таким, как вы — спутанным, сырым, шумливым и чахлым… Все последующие годы вы будете осторожно обходить чужие толстые корни и, в конце концов, и сами удушены будете в безрадостной сырой тени. Тем же из вас, чьим стволам повезёт удлиняться быстрее прочих — нет иного выхода, кроме как расти, и расти… утягиваться на недосягаемую высоту, оставляя свой голый ствол на растерзание ветрам и твёрдоклювым птицам, обожающим ковыряться в коре…

Лес промолчал и на это… и Роберту Вокенену почудилось вдруг, что он молчит скорее презрительно, чем гордо.

Такая жизнь не делает их счастливее, — подумал о деревьях Роберт Вокенен, тронув на ходу пару мокрых стволов… и опять вспомнил про старого хрыча Соренсета. — И, уж точно, не делает добрее.

Наверное, это — просто закон природы… Все мы — и люди, и упаковочные компании, и даже деревья, на которых они делают бизнес — все, оказывается, живём по одним и тем же законам.

Выходит, и старый хрыч — не какая-то там особо злобная бестия… Он вовсе не охотился именно на «Индастрис Карго» или персонально на Стреляного Лиса. Просто природа истинных вещей и древних законов развития — не оставила ему другого способа процветать.

Роберт Вокенен глубоко вздохнул, понемногу успокаиваясь.

Лесной воздух определенно прочищает мозги.

Вот и Старый Хрыч — хоть и по-прежнему витает у него за плечом, но перестал червём точить затылок. Сделался тем, кем ему и положено быть — бледной тенью, отступившей за деревья, как за будущие мотки картона-сырца собственного производства…

Роберт Вокенен решил больше не думать о Соренсете. Но о чём ещё ему размышлять во время этой прогулки, больше похожей на издевательство — он пока не знал…

О лесной природе? О птицах? О тишине?

Он, конечно, слышал о всеобщем новом поветрии — сходить с континентальных бусов в совершенно рандомных местах и скитаться там без дороги, пешком пересекая границы округов. Откуда взялась эта повальная мода — Роберт Вокенен понятия не имел. Наверняка, её выдумал какой-нибудь слащавый гуру, не слезающий с бутылки… Люди — стайная порода зверей… за исключением лишь Стреляных Лисов, конечно же… Так что стоит ли этому удивляться?

Должно быть, гуру даже придумал для них чувственный слоган… такой, чтобы растрогать и очаровать, что-нибудь вроде:

— Сойди с шумного шоссе — распахни сердце для настоящей Ти-Ши-Ны…

Ну, давай попробуем, — издевательски подумал Роберт Вокенен и остановился — перестал шаркать и хлюпать ногами…

Но настоящей тишины не было нигде — даже без его шагов повсюду шуршала трава и распрямлялись ветки.

Он прислушался… потом присмотрелся — ах, вон оно что… Это пузатые капли падали с верхних веток, ударялись о нижние… о пни… о поваленные деревья. Падая, капли выбивали из всего этого странный звон… пусть и приглушенный всеобщим шелестом, но всё же довольно мелодичный…

Он только сейчас это ощутил. Господи… да звенело вообще всё вокруг. И далеко-далеко, и где-то совсем рядом. Звенело торжественно и печально. Эти звуки падали в траву и жили в ней, покуда следующее звонкое эхо опять не поднимало их в воздух. Тогда они становились туманом, становились сонмом медленно воспаряющих капель. И каждая из них — звучала.

И очарованный Роберт Вокенен замер и даже затаил дыхание, подслушивая их.

Этот звук, и величавая близость буков впереди и прочего смешанного леса вокруг — снова зашевелили что-то, спрятанное глубоко в его душе. Он почувствовал, как странно каменеет лицо. Под этот звон — он глубоко затянулся мокрым воздухом и шумно выдохнул… и внутри его головы тоже разом стало так мокро, что дождистой пеленой заволокло глаза… Он моргнул — чудесные звуки всплывали откуда-то прямо из травы. Вязы в глубине леса — будто резонировали, вторили им, разнося их и множа, дуя вовсю во влажные дуды пустотелых стволов.

Планировал отвесно невесомый лист, добавляя в этот непостижимый лесной оркестр свою особую шуршащую ноту.

Роберту Вокенену показалось даже, что он слышит гитарные аккорды — там же, в перепутанной траве. Словно некто ведет оттуда сольную партию… встав на колени, или склонившись так низко, что человеческий глаз и его воспринимает травой.

Это была чудесная минута.

Роберт Вокенен подумал так и улыбнулся сквозь счастливые слезы.

Одна из лучших минут в его жизни.

Он поразмыслил, полез памятью глубоко в прошлое, но с момента первых рождественских пряников и до самого сегодняшнего дня