Из озера взметнулись молнии - Милисав Антониевич-Дримколский

сел у окна. Потом вспомнил и поинтересовался, свободно ли это место, но не дожидаясь ответа, стал устраиваться поудобнее. Так ли уж надо ехать? Какой толк от этой поездки? — подумал он и тут же заснул мертвецким сном.

Спустя час после отправления поезда его разбудил кондуктор и попросил показать билет. Крстаничин вздрогнул, взглянул на часы и изумился, что прошло так мало времени. Этой ночью я больше уже не усну. Как это я заснул в восемь часов, ведь на стройке обычно ложусь после полуночи. Так рано я никогда не засыпал. Странно. Сам не понимаю… Он стал оглядываться вокруг. Рядом сидела молодая крестьянка, на ней была домотканая льняная рубаха с вышитыми цветочками — от цвета утреннего неба до багряного солнечного заката — и передник с темно-красной каймой. Напротив расположился человек лет шестидесяти, у него были длинные, закрученные вверх усы, узкое морщинистое лицо с бородавкой на правой щеке, толстые губы и какой-то странный, неопределенный взгляд. Человек молчал, углубленный в свои мысли, тупо глядел в пространство, и Мартину показалось, что глаза у него тяжелые, свинцовые. По обеим сторонам дверей спали сидя два молодых парня с усталыми лицами. Наверно, со стройки возвращаются, подумал Мартин. Молодежная бригада и в такую погоду работает, молодости не страшна зима, холодные ветра. Только нам, старикам, погода так важна. Да, наверняка они наши, хановские. С каким удовольствием поговорил бы с ними!.. Пусть спят, зачем будить? Видно, крепко устали ребята.

Из других купе доносится тихий говор. Люди знакомятся, расспрашивают друг друга, куда и откуда едут, как живут. Кто дремлет, а кто уже спит.

Грохот мчащегося поезда, резкий гудок паровоза, перестук и повизгивание колес, бешено катящихся по стальным рельсам, нарушают покой зимней ночи. А сумасшедший ветер в дикой злобе срывается с гор, чтобы успокоиться и замереть в кронах сосен и елей в глубокой долине, огражденной мрачными скалами. Здесь начинается иная жизнь, здесь луна так щедро серебрит землю, словно это ее единственное занятие. Вольготно раскинулась равнина, овеянная теплым дыханием юга, и люди открывают окна вагона, а кто впервые проезжает по этой долине, удивляется и радуется. Чувствует запах земли, ласковое дыхание весны и огненных цветов щедрого граната, хотя на календаре еще январь. Все есть на гранатовом дереве: набухшие почки, нераскрывшиеся бутоны, только что распустившиеся цветы самых разных оттенков и зреющие плоды. Лунный свет пронизал своими серебряными нитями цветущие фруктовые сады и плантации хлопчатника, где только что появившаяся молодая поросль упивается дыханием ночи, чтобы буйно пойти в рост и укрыть землю чудесным ковром из темно-синих, багряных и белых цветов. Но эта картина длится недолго, вам кажется, что это только сон, что вас обманули, потому что через несколько часов пути кругом уже белеет снег, надо закрывать окна. Но и здесь пейзажи один красивее другого: то холмы и пригорки, как застывшие волны безбрежного моря, то белые кудрявые рощи, на смену им появляются поля и овраги, потом горы, тревожные и таинственные, словно грозят издалека, и реки, стремящиеся заглушить грохот поезда извечным шумом бурлящей воды. Вот и Морава — она взбухла, помутнела.

Мартин смотрит в окно, знает, что сон не придет к нему. И климат изменился в этом году-то дождь, то мороз, то снег. Когда это на юге у нас дули холодные ветра? Никогда даже не слыхал о таком. Чудной год, шальной. А сами-то мы, люди, в беготне и суматохе разве не превратились в чудаков? К чему мне эта поездка? Что она даст? Если ничего другого, так по крайней мере хотя бы выложу им все начистоту. А что потом? Навлеку гнев на себя и на строительство… Еще чего! Как будто строительство — мое личное дело! Это не только моя забота!

Поезд бешено мчится вперед, как разгневанный человек, ослепленный яростью, не разбирая дороги и сметая все на своем пути. Мартину кажется, что и приземистые темно-желтые станционные здания разгневаны, что и они, весь свой век простоявшие на месте, сейчас вдруг ожили и помчались вместе с поездом вдоль рельсов. Ну и скорость! Этак мы прибудем совсем без опоздания. Кажется, день будет удачный: успею встретиться и с Биедичем, и с министром. Скажу им все, что у меня на душе, что меня тревожит. Пусть оба они поймут: надо меньше рассуждать, а больше делать. А что можно сделать, сидя в кресле? Этих их проектов у нас навалом, только кому нужны такие проекты, которые приходится переделывать, приспосабливать к местным условиям, сто раз перепроверять, дорабатывать… А вот изучи-ка все на месте, поломай голову на конкретном материале, тогда спесь как рукой снимет. Я бы тоже мог сидеть в теплом кабинете, иметь служебную машину, секретаршу… Они в столице чертовски привлекательны, одна другой лучше. Но вместо всего этого живу как монах в монастыре. А ведь я тоже человек из плоти и крови. Эх, забыл перед отъездом повидаться с Оливерой. Я должен ей прямо сказать, что не хочу жить в одиночестве, человек без семьи — как дерево без корней. А без детей — как без ветвей. Но мне за сорок, разве я могу жениться, заводить детей, если сам не знаю, сколько мне осталось жить, успею ли я их вырастить?.. Но жить так, как сейчас, невозможно, это не жизнь. Без тепла, без ласки, один-одинешенек. Оливера, видно, любит меня… И почему так бывает: когда мне труднее всего, я вспоминаю о ней, имя ее шепчу, хотя стараюсь не думать о ней. А может быть, все равно думаю? Не знаю, как это получилось, но она всегда рядом со мной.

Часы на белградском железнодорожном вокзале показывали ровно час дня. Крстаничин надел пальто, схватил портфель и протолкался на перрон. Быстрыми шагами он направился к Неманиной улице, на перекрестке повернул направо и через пятнадцать минут оказался перед многоэтажным серым зданием помпезного вида. На вахтера он даже не взглянул, хотя тот пытался остановить его, спрашивал, к кому он идет. Поднявшись на второй этаж, Мартин стал оглядываться, вспоминая, где кабинет Биедича. К нему неслышно подошел человек, посмотрел внимательно и спросил:

— Вы к директору Управления? Он на третьем этаже. А у вас пропуск есть?

— Нет пропуска, и не нужен он мне. Я тоже директор, а не какой-нибудь проходимец! Крстаничин Мартин. Слышал, должно быть, обо мне? — ответил Мартин, повернулся и стал подниматься по лестнице.

— Эй, товарищ, подождите, как вы разговариваете? Не похоже, что вы директор!

— Какое вам дело, директор я или не директор! — огрызнулся