Из озера взметнулись молнии - Милисав Антониевич-Дримколский

так хотел поговорить с ним, поделиться своей бедой, своими терзаниями и муками, но не смел. Мартин это чувствовал и старался не смотреть на него, но время от времени их взгляды встречались. Петко не видел в глазах Мартина ненависти или злобы и понял, что в этом его спасение. И он стал неотрывно смотреть на Мартина, словно звал его. Когда Крстаничин уже пошел к двери, Петко приподнялся на руках и дрожащим голосом заговорил:

— Товарищ директор, эй, товарищ Мартин, подожди немного. Когда-то мы долго с тобой разговаривали…

Мартин обернулся, нахмурился, молча глядя на Петко, а у того лицо покраснело и покрылось потом. Поколебавшись, Мартин подошел В палате воцарилось молчание, все смотрели на них. Радивое и Бошевский застыли у дверей, было видно, что они сердиты на Крстаничина, недовольны, что тот подошел к Петко. И потому, наверно, так поспешно вышли и стали спускаться по лестнице. Что это с Мартином? — задавал себе вопрос Радивое. С преступником разговаривает! Петко для меня злейший враг, а наш Мартин вдруг стал выяснять с ним отношения, как будто простил ему все…

— Говори, что тебе нужно, — сказал Мартин.

Петко, обливаясь потом, моргая глазами, будто ничего не видит, встал и наконец, с трудом ворочая языком, заговорил:

— Я купил хан ценой великих мук, крови и пота… Я работал в шахте, света не видел. Силы свои оставил в Калифорнии, жизнь…

— Но разве я не говорил, что тебе за все заплатят. А ты?!

— Да ведь и для тебя небось свое собственное дороже всего, даже жизни. Ну будь человеком, войди в мое положение…

— Ты осмелился поднять руку на плотину, это богатство целого края

— Значит, теперь старика — в тюрьму? Ведь я не выдержу, подохну в кандалах… — Он смотрел на Мартина, склонив голову, не зная, куда деть трясущиеся руки.

— Кто-то тебя, старик, подбил сделать такое. Будь он проклят, тот, кто подтолкнул тебя на это! Кто тебя погубил? Кто? Скажи, кто?

Петко молчал. Слышны были только шаги санитаров в коридоре, кашель в соседней палате. Но вот Петко зашевелил губами, забормотал что-то себе под нос, потом собрался, овладел собой и проговорил:

— Я все скажу, все, только ты замолви за меня словечко, чтобы меня не сажали в тюрьму… Как я там, такой старый? — Дрожащими руками он схватил Мартина за пиджак. — А заплатят мне за хан и за землю? Сколько я денег ухлопал! Все отдал за хан, все без остатка… Как думаешь, заплатят?

— Слушай, старый, я думаю, что даже после твоих глупостей тебе заплатят и за землю, и за хан. Я тебе об этом уже говорил, не один, а много раз говорил.

Крстаничин высвободил свой пиджак из его рук и осторожно, чтобы не нарушать тишину больницы, вышел в коридор, спустился по старой скрипучей лестнице и у выхода в сад увидел хмурые лица своих помощников — Бошевского и Радивое. Они подошли к нему, в их взглядах была отчужденность, даже враждебность.

— Зачем тратить время на этого гада? Еще разговариваешь с ним. Зачем надо было любезничать с ним? — заворчал Радивое.

— Как счел нужным, так и разговаривал. А вы задумайтесь, поставьте себя на его место, а потом и судите. Жизнь есть жизнь, а он ведь человек! Его старое время таким сделало, чего еще от него ждать? Не молодой стебель, который можно гнуть, куда хочешь. Его только могила исправит.

— Да он просто струсил, товарищ Мартин, — сказал Бошевский, — испугалась мелкая душонка, мелкий собственник, вот и заскулил, заговорил о своих годах, о старости. Волк он в овечьей шкуре! Не покаялся, не назвал, по чьей указке действовал. Выкручивается старик. Чего с ним разговаривать?

— А я уверен, Петко завтра скажет то, о чем сегодня умолчал. Скажет Науму, скажет и мне. Не хотелось ему при всех. Я знаю людей, думаю, что по этой части у меня опыт есть. Он все скажет, но никогда не забудет свой хан и не сможет думать по-нашему. Так и умрет с мыслями о своем имуществе.

Они шли к городской площади, молчали. Чудак наш Мартин, размышлял Радивое. После всего, что случилось, разговаривает с Петко, входит в его положение, как будто ему дела нет до плотины, как будто ничего страшного не произошло. Что это, благородство или широта взглядов? Попробуй пойми…

XXXIII

Зимы в этой долине всегда были мягкие, улыбчивые, цвел гранат и поздний хлопчатник, но в этом году, неизвестно отчего, бушевали холодные ветра, они яростно сметали все, что попадалось на пути. Крестьяне, рабочие на стройке, жители городка качали головами, не переставая удивляться. Как будто все в долине вверх дном перевернулось, ничего не осталось на старом месте. Даже старики не помнили такой суровой зимы. Рабочие набивались в бараки, ругали зиму, проклинали ее, судили и рядили о ней, как о зловредной бабе, но ничего не помогало, она не меняла своего нрава и продолжала бесчинствовать. Крстаничин нервничал, что погода заставила его сидеть в конторе сложа руки-подвоз грузов приостановили, а он рассчитывал использовать зимнее время для накопления строительного материала, чтобы сразу же, как отшумят зимние ветра, закончить проходку туннелей, построить ирригационные сооружения для сбора воедино водных источников в горах. Но все его планы оказались разрушены. Тогда он решил съездить в Белград, чтобы поговорить с Махмудом Биедичем и министром энергетики.

Крстаничин пригласил на планерку Бошевского, секретаря партийной организации и техников, которых подготовил для руководства работами на отдельных участках. Отдавая последние распоряжения, Мартин чувствовал, что теперь он спокоен за стройку, может оставить ее на надежных помощников. В тот же день вечером он добрался на автобусе до уездного городка.

На железнодорожной станции пассажиров было много, люди толкались, спешили, суетились. Казалось, что все жители городка собрались в дорогу. Оглушительные паровозные гудки, объявления по радио об отправлении поездов, лязг сцеплений, стук вагонных колес, возгласы, смех, плач, поцелуи, объятья, путающийся под ногами багаж-вся эта суматоха раздражала его. Мартин пробрался сквозь толпу и в дверях вагона, столкнувшись с каким-то пассажиром, не слишком вежливо, даже сердито спросил:

— Этот что ли на север?

Человек смерил Мартина взглядом и в тон ему рявкнул:

— Местный! — И отвернулся. Мартин немного растерялся, он упрекнул себя за грубость и не спеша, как будто ничего не случилось, пошел по путям к другой платформе, остановился перед вагоном и, оглянувшись по сторонам, торопливо поднялся. Едва слышно, почти шепотом спросил, идет ли поезд на север, и, получив ответ, зашел в купе, отодвинул чью-то сумку и