Умеренный полюс модернизма. Комплекс Орфея и translatio studii в творчестве В. Ходасевича и О. Мандельштама - Эдуард Вайсбанд

заслугу этого переноса: «Первым я приобщил песню Эолии / к италийским стихам» [Там же: 176]. В дальнейшем, как мы увидим, утверждение и детализация собственной заслуги в процессе translatio studii станет одной из ключевых в произведениях на эту тему, так что собственная поэзия становится буквальным воплощением идеи translatio. Эта идея присутствует и в последующих вариациях на тему «Памятника» Горация. У Горация впервые прозвучит и тема предпочтения в плане «вечности» переноса культуры над переносом империи: «Создал памятник я, бронзы литой прочней, Царственных пирамид выше поднявшийся» [Там же]105.

В «Тускуланских беседах» Цицерон пишет:

Здесь же, рассматривая занятия науками, я по многим признакам вижу, что они у нас, хоть и воспринятые со стороны, были не только заимствованы, но и сохранены и развиты [Цицерон 1975: 297].

Вновь обращу внимание на знаменательный аспект идеи translatio, который затем будет проявляться в различных национальных модификациях. Этот элемент можно назвать патриотическим или протонациональным: если идея переноса связана с античным и затем классицистическим взглядом на неизменность первоначальной культурной модели, транспонированной как форма культурной экспансии / империализма в новые центры-сателлиты, патриотический взгляд утверждал, что в новом центре эта первоначальная модель приобретала новые черты и достигала своего совершенства (часто указывая на то, что старый культурный центр пришел в упадок).

В психопоэтической модели Блума миф Эдипа использовался для определения взаимоотношений «сильного поэта» и «эфеба», который апроприирует, творчески искажая и переписывая (rewriting) культурное/поэтическое наследие первого, чтобы реализоваться, в свою очередь, в качестве «сильного поэта». Такое транспонирование психоаналитического подхода на авторские стратегии может быть расширено и на указанную динамику самоутверждения нового культурного центра в рамках идеи translatio. Существенно, что в этом «самоутверждении» совпадают авторские и национальные амбиции: мы увидим, как в произведениях, разрабатывающих модель translatio, поэты утверждают новый национальный центр и эксплицитно или имплицитно провозглашают свою поэзию ее высшим проявлением (обычно за счет «искажения» и «переписывания» своих предшественников). В функции литературного самоутверждения мусические произведения могли сочетаться с жанровыми формами элегии на смерть поэта, в которых также, как мы видели ранее, «молодой поэт» апроприирует символическую власть своего «предшественника». Такое совмещение элегических и мусических жанровых категорий можно увидеть уже в «Плаче о Бионе».

В диалоге Лукиана «Беглые рабы» модель translatio studii представлена в сюжете о путешествии Философии по культурным центрам Древнего мира: сначала она посетила брахманов, Эфиопию, Египет, Вавилон,

оттуда далее, в Скифию, после – во Фракию, где со мной вели беседы Евмолп и Орфей, которых я и отправила к эллинам моими предтечами <…> Тотчас вслед за ними отправилась и я сама [Лукиан 2001: 261].

В этом эпизоде мы видим сочетание двух идейных комплексов – религиозно-философской традиции орфизма и идеи translatio studii. Уже в Новое время орфический миф станет фабулообразующим для воплощения идеи translatio studii, а имя Орфея – метонимическим знаком translatio studii в качестве translatio nominis – формула «наш Орфей» несла значение этого культурного комплекса (см., например, [Батюшков 1934: 495]). Для применения имени Орфея в качестве ономастической формулы идеи translatio studii были существенны два элемента орфического мифа – магическая власть Орфея над живой и неживой природой и описание его блужданий после окончательной потери Эвридики в «Георгиках» Вергилия и «Метаморфозах» Овидия. Магической власти Орфея придавалось просветительское значение – маг или шаман становился культуртрегером. В сюжете translatio studii география блужданий Орфея совмещалась с пространственным маршрутом переноса знаний. И для российских поэтов, восприимчивых к идее translatio studii, было значимо, что в «Георгиках» предельной точкой его блужданий названы топонимы еще не существовавшей тогда России, а именно гиперборейские льды, степи Танаиса (Дона) и Рифейские горы (Урал):

В гиперборейских льдах, по снежным степям Танаиса,

Там, где рифейских стуж не избыть, одиноко блуждал он —

Об Эвридике скорбел, напрасном даре Аида!

Пренебреженные им по обету, Киконии жены

Между божественных жертв и оргий Вакха ночного

Там растерзали его и останки в степи разметали.

Голову только одну, разлученную с мраморной шеей,

Мчал, в пучине своей вращая, Гебр Оэагров [Вергилий 1979: 133].

В России идея translatio studii была особенно задействована в петровский и послепетровский период (см. [Буланин 1994: 113–114], [Буланин 2010]). Сам Петр I выразил эту идею в известном заявлении по случаю спуска на воду нового корабля в Петербурге в 1714 году:

Историки полагают колыбель всех знаний в Греции, откуда (по превратности времен) они были изгнаны, перешли в Италию, а потом распространились было и по всем Европейским землям. <…> Указанное выше передвижение наук [die Reise dieser Wissenschaften] я приравниваю к обращению крови в человеческом теле, и сдается мне, что со временем они оставят теперешнее свое местопребывание в Англии, Франции и Германии, продержатся несколько веков у нас и затем снова возвратятся в истинное отечество свое – в Грецию [Вебер 1872: 1074–1075]106.

В дальнейшем эта идея по-разному модифицировалась в сочетании с непосредственными запросами культурной и государственной политики, где translatio studii представляло культурные обоснования для политических задач в рамках translatio imperii. Так, например, А. Зорин обратил внимание, как С. Бобров модифицирует процитированное заявление Петра I в поэме «Херсонида» <курсив С. Боброва, полужирный – мой. – Э. В.>:

Но если б росски Геркулесы,

Одушевленные Минервой,

Ступая на сии хребты,

Здесь лики водворили муз

И преселили в мирны сени

Столетни опыты Европы

На помощь медленной природе,

Тогда бы гордый Чатырдаг

Меонией прекрасной был бы.

Салгир чистейшей Иппокреной,

Тогда исполнился бы тот

Период славный просвещенья,

О коем бесподобный ПЕТР

Пророчески провозвещал;

Бессмертны б музы совершили

Столь дивно странствие свое

И эллиптический свой путь

Скончали б там, где начинали. —

Из знойного исшед Египта

В Элладу на брега Эгейски

И поселясь при гордом Тибре,

Тамизе, Таге и Секване,

Дунае, Рене и Неве,

Обратный путь бы восприяли

И возвратилися в источник. —

Тогда бы новые Омиры,

Сократы мудры и Платоны

На горизонт наук возникли

И потекли бы, как светила,

По новому порядку лет [Бобров 2008: 189–190].

Как пишет Зорин, Бобров вносит существенные коррективы в русификацию Петром идеи translatio studii:

Музам, собственно говоря, незачем покидать