Бобы на обочине - Тимофей Николайцев

Они падали сначала редко, только вскользь задевая кожу на щеках… потом, словно заскучав — участились и укрупнились, ударили его по брезентовым плечам, выбив оттуда старую глиняную пыль. Растрепанные волосы Бобби-Синкопы моментально намокли и упали скользкими сосульками на лоб. Не совсем соображая, он снова вцепился в струны…, но это была уже не мелодия, а бессмысленный щипок дрожащей растянутой меди. Звук получился резок и жалобен — словно обессиленное существо хватанули безжалостно и сильно за самое нежное и больное. Испугавшись, Бобби-Синкопа отдёрнул руки. Гитара вытянулась на его коленях, всё ещё протяжно хныкая.

Дождь ещё более участился, хотя — куда уж… Как он не нависал над гитарой — две быстрые капли ударились о деку, разбившись по ней многолапыми кляксами.

Бобби-Синкопа не понимал — в чём же дело? Ведь почти получилось. Почти… Последнюю ноту ему оставалось добавить, последнюю интонацию. Один окончательный аккорд, всё объясняющий и всё итожащий. Невероятно… Но почему? Он был близок к панике — ещё никогда его будущие мелодии не обрывались вот так, за один миг до финала. Никогда ещё ему не приходилось мгновенно онеметь — уже раскрывши рот для последнего крика. Что за черт?

Его заколотила крупная дрожь — скорее от бессилия, чем от болезни.

— Не могу больше, — подумал он. — Еще не всё?

Да, так выходило — мелодия не доиграна до конца, а значит — и путь его не окончен… Он не вернётся к шоссе, не сядет в первый же встреченный бус, не окаменеет в кресле, храня в тяжёлой, как корзина, полная картофеля, голове — эту новорожденную музыку, уснувшую и живую, как спеленатый младенец. Не будет пока ни кофе, ни горячего душа, ни свежих простыней гостиницы. Всё это вдруг отодвинулось разом — за многие километры трав и деревьев, за многие разы восходов и закатов.

Я не могу больше… — подумал Бобби-Синкопа.

Дождь, будто осердясь, зашумел в ветвях и полился уже по-настоящему. Зашевелилась вокруг лоснящаяся трава. Брызги летели выше головы. Бобби-Синкопа склонился над гитарой, закутывая её в чехол. Холодные капли размашисто лупили его по затылку.

Где-то слева, между сырыми стволами — отчетливо хрустнула ветка. Бобби-Синкопа замер… и подался туда всем телом, вслушиваясь… Да, точно — трава шуршала под чьими-то шагами. Кто-то шёл, продираясь через частый осинник, шатаясь от дерева к дереву и хватаясь походя за стволы. Кто-то, совершенно не умеющий ходить по лесу. Один из тех, чьим присутствием так завшивлен окружающий мир…

Так вот почему его гитара вдруг замолчала — почувствовала ещё одного человека…

Возможно ли вообще написать музыку об одиночестве, если вокруг то и дело шляются зеваки?!

Снова они, — подумал Бобби-Синкопа, наливаясь стремительной темной злобой.

Те, что заставляют забираться в овраги и глухие чащи в поисках одиночества. Это из-за них приходиться проходить сотни километров в поисках незанятого места. До чего же тесный грёбаный мир. И грёбаные «они», всё равно достающие повсюду.

Ещё одна ветка — какой-то плотный сухой сук — хрупнул, переломившись под ногой у идущего… Совсем уже рядом… Бобби-Синкопа стоял на коленях, заканчивая с чехлом. По судорогам мимических мышц он чувствовал, как поневоле кривится его рот, обращаясь в оскаленную пасть.

Нет мне от вас покоя… Нет мне от вас покоя… Нет покоя…

Похоже, он орал это в голос… Пальцы хрустели, уминаясь в тугие кулаки… Не до струн было им теперь… Он выпрямился и развернулся на звук — страшный, как потревоженный лесной вепрь, готовый метнуться навстречу и ударить клыками. Серый, заштрихованный дождём силуэт, уже просвечивал среди осинника. Там качались ветки, мокрые травы падали ничком. Стволы, за которые тот хватался, содрогались, рассыпая с себя дождь. Под этаким дождём неоткуда взяться солнцу, но — сдавленная хищная тень Бобби-Синкопы скользнула ему навстречу.

Зевака ничего не видел. Внимание его было целиком поглощено поиском места, куда поставить ногу. Он не замечал ничего вокруг, кроме травы и самых ближайших деревьев. Бобби-Синкопа был для него невидим, как тигр в зарослях тростника невидим для ленивоокого вола.

Порхали мокрые листья. Сыпался дождь. Шуршала палая листва, устилавшая корни вязов. Потом человек, вторгшийся в одиночество Бобби-Синкопы — окончательно выступил из-за деревьев.

Он был умеренно тучен, как любой человек, мало работающий руками и мало передвигающийся пешком. А одет он был…

Господи, — подумал Бобби-Синкопа.

… в отвратительный своей неуместностью в лесу деловой костюм. Брючины были мокры до самых колен. Его лицо до половины закрывала шляпа, низко надвинутая на лоб. Из-под шляпы вперёд торчал подбородок, а линия рта изгибалась в настолько широкой улыбке, что Бобби-Синкопа сначала решил, что перед ним совершеннейший идиот.

Даже удивительно — насколько довольной была его рожа. Прямо-таки — блеющая от удовольствия.

Бобби-Синкопа даже застонал, стоя в траве среди дождя. Костюм и шляпа — это его оскорбило. Столько времени идти от людей, чтобы встретить в лесу городского хлыща… Они его не просто догнали, но сделали это самым оскорбительным образом.

Нет, — подумал он, — даже не так — они его просто до-ко-нали. — Господи, да что же это такое?

Он сошёл с буса в нарочитой глуши, где все население жмется к обочине федерального шоссе… он шагал почти сутки, избегая от городков и поселков, за тридевять земель обходя их делянки и огороды… Он дошагал до помутнения в сознании, но силком выдрал из мира свое одиночество — он остался последним человеком, которого ищет ветер, совершенно одним на пустой земле. Ему было адски тяжело, но он через силу вколотил себя в это состояние — как похмельный плотник, не заметив твердейшего суковатого пятна, упрямо вколачивает в него гвоздь. Но он сумел, и тогда струна зазвучала…

И тут ему снова наступают на пятки. И кто? Даже не местный дровосек-деляночник, а явный городской хлыщ, одетый так, чтобы раз и навсегда вытрясти из Бобби-Синкопы его выстраданное одиночество. Чтобы сразу же и отпраздновать это — костюм и шляпа, и сорочка в тонкую полоску.

Что будешь теперь делать, Бобби-Синкопа, последний человек на земле? Ха-ха…

Он словно услышал смех — всем своим видом этот хлыщ насмехался над ним…

А вы думали, что ускользнёте от нас? Ещё раз — ха-ха…

Поля шляпы, скрывающие лицо, мелко подергивались — шла по ним смешливая издевательская рябь. Или это дождь застит глаза?

Вы никуда от нас не уйдете, мы вас настигнем и доконаем — ведь ради этого создано специальное управление правительственного департамента, цель которого — всюду настигать Бобби-Синкопу. Всюду, понимаете? Человек вышел из осинового