Разные годы жизни - Ингрида Николаевна Соколова

В траншее незнакомый парень все время держался рядом со мной. И я стала даже забывать о нависшей опасности, о близости смерти, глядя, как неустанно и ловко двигался он в узком окопе, выбирая лучшие позиции для ведения огня. На какое-то мгновение он исчез, но я снова ощутила его присутствие, когда совсем рядом раздались глухие хлопки: это он притащил противотанковое ружье и стрелял из него, прищурив глаз. Какие у него глаза, красив ли он или нет — выяснять было некогда. В первый раз мы встретились взглядами, когда наступила тишина. Необычная тишина. Мы лежали в траншее, прижавшись друг к другу; странная вялость или, скорее, изнеможение охватило нас, а может быть, еще не схлынувшее напряжение мешало нам пошевелиться. Возможно даже, что просто неодолимая потребность в тепле удерживала нас вместе. Потому что был жуткий холод, та зима на фронте выдалась безжалостной, мы мерзли даже в полушубках и валенках, грелись только в движении, и едва лишь оно прекращалось, мороз снова брал свое. Потому что лежать нам приходилось на снегу, на всех семи ветрах сразу.

Вот и той ночью траншею занесло снегом до половины, промерзшая земля еще содрогалась, и со стен траншеи текли ручейки ледяных кристалликов. Земля еще не успокоилась после полученных ударов, словно море после порывов бури, и только мы оба притихли, чувствуя себя опустошенными. И может быть, потому, что стоял страшный холод, мгновенное ощущение тепла заставило меня вздрогнуть. Тепло на щеке... Еще не успевший остыть в полете осколок ранил меня? Сбросив варежку, я провела пальцами по щеке. Нет, влажный след не от крови. И тут в слабом свете зари я увидела лицо солдата: на меня глядели испуганные светлые мальчишечьи глаза. Они-то помогли мне наконец сообразить: то был неловкий, мальчишеский и очень чистый поцелуй.

Он подал мне руку, помогая перебраться через высокий бруствер. И как раз в этот миг, когда мы, взявшись за руки, двинулись к землянке, взорвался горевший неподалеку от нас танк.

Мы одновременно, словно по команде, бросились на землю, и я почувствовала тяжесть чужого тела. Паренек навалился на меня, потому что за первым взрывом последовал второй, потом — еще и наконец прогремел тот, что швырнул нас, словно две щепочки в омут. Он забросил нас в ту же траншею, но теперь мы уже не могли выбраться оттуда самостоятельно, потому что нас действительно ранило. В медсанбат нас везли в одних санях, мы лежали рядом, и в дороге я успела узнать, что парень — радист, что зовут его Алексеем. Мы держали друг друга за руки и чувствовали себя связанными — и тем, что служили в одной части, и последним боем, и не выразимой в словах благодарностью, а может быть, еще и другими, просыпавшимися с ураганной скоростью чувствами. Минутами казалось, что мы сироты, оставшиеся вдвоем в этом суровом мире без отца и матери, без приюта... В прифронтовой госпиталь летели на одном самолете. А там неожиданная эвакуация разлучила нас: Алексей, как оказалось, был тяжело ранен в обе ноги и подлежал отправке дальше, а я осталась на месте, раны мои вскоре зажили, и я вернулась в свою дивизию. Прощаясь, мы без конца, как затверженную таблицу умножения, повторяли друг другу: «Мы обязательно встретимся и будем вместе...»

...И снова кто-то тронул меня за руку, как давным-давно:

— Разрешите пригласить вас, мадам?

Седой человек с моложавым лицом. И для меня, оказывается, нашелся партнер. А почему бы и нет? И я замешалась в пеструю толпу.

Потом он проводил меня в бар. Вот так раз — Олга, Скайдрите и Велта все еще куковали там! Мой муж Артур терпеть их не мог, считая, что они просто завидуют моему счастью, что замужней женщине не следует дружить с одинокими, не способными думать и чувствовать нормально, и что они даже чуть ли не восстанавливают меня против него.

Семейное счастье. Нашу совместную жизнь можно было называть как угодно, только не семьей, — это я поняла давно, не решаясь, однако, признаться в этом открыто. Однажды я сказал Артуру: «Семья — это святыня!» Он ответил: «Ты просто не от мира сего. Бывшие фронтовики вообще все чокнутые. ..» Ну да, мы были чокнутыми, наверное, потому, что больше остальных жаждали любви; но каждая женщина хочет быть любимой, любая замухрышка и то мечтает о чуде любви. Если жена чувствует, что ее не любят, она озлобляется или же вянет, как цветок, сорванный и брошенный на солнцепеке.

Я, правда, не озлобилась и не увяла. Как-никак я была «железной женщиной»...

Из бара мы, уже впятером, направились в танцзал, где на небольшом возвышении разместились одетые в белое оркестранты. Белым был и электрический рояль. Танцевать, танцевать, танцевать! Давно я не танцевала, давно не думала, что еще могу кому-то нравиться. Куда исчезал строгий директор текстильного комбината, по праздникам читающая с трибуны доклады, увешанная орденами и медалями?

Солист оркестра, едва не заглотав микрофон, раскачиваясь между электролой и саксофонистом, пел:

Не заставляйте женщин плакать

Ни от любви, ни от стыда.

Не заставляйте женщин плакать

По необдуманным словам.

Не заставляйте женщин плакать,

На вас обиду затая...

Интересно, а его близкая женщина часто плачет из-за него? Да ладно, спасибо и на том, что в песне об этом говорится: жалейте женские слезы.

Я сказала своему партнеру:

— Прошу вас, когда завтра состоится знакомство с командой, не отходите от меня.

— Охотно, — сразу же согласился он.

И мы продолжали танцевать еще и еще.

Поздним вечером я сидела в своей каюте у иллюминатора. Скайдрите спала, временами всхлипывая во сне: перебрала шампанского. Все, что сверх меры, вредно. Нас предупредили: легкий ужин — и ничего больше, ночью возможна качка, поплывем Бискайским заливом, этим вечно кипящим котлом, на заре пройдем Гибралтар. Я решила, что ложиться не стоит, чтобы не проспать это чудо света. Спать можно и дома, а в пути надо держать глаза открытыми.

Я распахнула иллюминатор: лицо ощутило прохладное, влажное дыхание моря.

Я понимаю: некрасиво, даже аморально — недобрым словом поминать мужчину, с которым добралась до серебряной свадьбы. Ну, а если я не в силах думать о нем иначе? Значит... значит, аморально было, начиная с определенного дня и часа, жить с