Пирамиды - Виталий Александрович Жигалкин

с ходу, не удержавшись, пожаловался, точно упрекнул, он.

И Галина вдруг, как и прошлой ночью, зашмыгала носом, захлюпала:

— Может, мне самой приехать, а?.. А потом уж сразу… до аэропорта?.. А?

Андрея от ее слез охватила такая жалость, какой он не испытывал никогда к обычно несгибаемой и закаленной жизнью Галине.

— Нет, нет, нет! — бурно запротестовал он. — Я возьму!.. Я пробью!.. Понимаешь?!

Когда он снова вошел в зал, обстановка возле его кассы совершенно изменилась. Ташкентцев, кажется, уже не было: то ли они действительно смогли так быстро отметиться, то ли их перевели куда-то в другое место. Андрей почти у самого окошечка увидел знакомые лица: того парня-красавца, который опять стоял первым, ту девушку за ним, с которой они недавно обсуждали духоту в зале…

Андрей, пробираясь к окошечку, не видел никого перед собой: право было на его стороне — и он энергично сдвигал всех со своего пути. Еще издали он несколько раз помахал рукой девушке, но та, кажется, не заметила его жестов.

— Я стоял тут, перед вами, — пробился Андрей, на" конец, до нее. — Помните?

Он почти как родной улыбнулся ей.

Однако девушка отчужденно посмотрела на него и неожиданно ответила:

— Нет, не помню.

— Да вы что?! — враз растерялся Андрей. — Мы еще с вами разговаривали… Да и вот товарищ этот…

Андрей тронул за руку парня-красавца, но тот не обернулся — только вежливо продвинулся чуть-чуть вперед.

— Вы же помните? — уже никак не мог остановиться Андрей и сам, за плечо, развернул парня к себе: — Вы — первый, за вами — женщина, после — я… Помните?

— Ради бога, распутывайтесь сами, — брезгливо отдернул парень плечо. — Я ничего не знаю. Тут со своей заботой ума не приложишь…

Парень снова пригнулся к окошечку…

— Очередь уже совсем другая, — глядя на Андрея прямо-таки с ненавистью, сказала девушка. — И не лезьте.

— Как другая?! Почему?!

— Потому! Вы где-то разгуливали, прохлаждались…

Девушка демонстративно притиснулась грудью к парню-красавцу.

И тогда Андрей, кажется, не давая отчета тому, что делает, тараном выставив локоть, попытался силой внедриться на свое место. Девушка вдруг взвизгнула — и наотмашь ударила его по лицу. Это было так неожиданно и так возмутительно, что Андрей, разъяренный, ринулся на нее, схватился за затрещавший рукав платья…

— Хам!.. — даже зашлась в крике девушка. — На кого поднял руку? На женщину!

— Какая вы женщина! — кричал и Андрей, обороняясь от ее кулаков. — Что в вас женского? Что?!

Откуда-то появился милиционер. Он не стал тут, у кассы, выслушивать Андрея — к тому же поднялась и кассирша: — Не буду продавать билеты, пока не установится порядок! — и потянул его из очереди.

— Я тут стоял! — уцепился было Андрей за барьер обеими руками. — Все законно!..

Но милиционер, крепко и больно стиснув его локоть, все же поволок за собой.

— Пройдемте, пройдемте, гражданин…

На улице милиционер даже не стал и выслушивать его — тотчас же отпустил: за день, наверное, таких случаев набиралось сверх головы.

Но Андрей в зал больше не вернулся…

Похороны

С гробом Борису повезло. Он, промотавшись с утра по больницам и моргам, только к двенадцати часам оформил все документы и, когда, после расспросов на улице и блужданий в частном секторе, в плохо протоптанных тупиках, вокруг бесконечных заборов отыскал, наконец, погребальную контору, первый подвоз гробов уже разошелся. Кто-то пустил слух, что больше — после выходных дней да еще какого-то ремонта в столярке — подвоза не будет и что на завтра вроде бы тоже ожидалась ограниченная партия, — и Борис, как всегда в подобных случаях, запаниковал: шли уже вторые сутки, как умер отец, на третьи надо было обязательно хоронить — так полагалось на Руси, существовал такой обычай, порядок, и на работе отпускали ровно на столько дней, а потом — хоть разорвись между, службой и кладбищем.

«Не может так быть… не может… — пытался настроиться на уверенное ожидание Борис. — Ведь хоронят каждый день… не скапливаются же покойники по домам или моргам…»

Но даже кладовщица конторы — чем-то обозленная, с красными пятнами на грубом обветренном лице — ничего не обещала.

— Ко мне-то зачем привязываетесь?! Ко мне-то?! — набрасывалась она на всех, кто подходил к ней. — Черт их знает — будет или не будет. Мне-то что, хуже, что ли, лишнее продать?! Солить мне, что ли, ваши гробы?

Она захлопывалась в складском закутке, за расхлябанными фанерными стенками, как железнодорожный кассир за своим окошечком: стучись теперь к ней хоть застучись…

Суетливый старичок, согнутый в три погибели, с сучковатой палкой-тростью, который больше всех досаждал кладовщице и от которого, похоже, и запиралась она, уносился тогда в контору, резко скрипя заледеневшим снегом, бухал дверями — а вернувшись, снова становился в очередь, дергаясь и сурово зыркая на закуток.

«Значит, будут!..» — приободрялся Борис.

На него временами накатывало, что он вовсе не из-за гроба тут бьется, а будто б в отпуск, собрался, но билетов вот нет, разве что перед приходом поезда… а чемоданы где-то брошены, а ноги уже гудят, а следующий поезд будет лишь под утро… Он не знал ничего страшнее предотпускных хлопот.

«Ведь я же хороню папу!» — пронизывало его порой.

У него наворачивались слезы, но он торопливо размазывал их по щекам, вглядывался сквозь муть в часовые стрелки. Морговские служители предупреждали: выдача трупов до шести, опоздаешь — поедешь домой с пустым гробом…

«А может, взять пока папу так… Без гроба?»

Он представил, как поедет в такси рядом с окоченевшим, негнущимся отцом — обнимая его, придерживая, — и даже содрогнулся… «Какой же я недотепа…»

Утром, дома, соседка по площадке советовала Борису ловить грузовую машину потом, когда гроб уже будет на руках. Но он не выдержал очередь была большая, после подвоза новой партии транспорт могли расхватать — все почему-то всегда оказывались расторопнее его — и потому бегал на перекресток раньше.

На его поднятую руку вначале никто не обращал внимания: машины проносились мимо, иногда совсем пустые — и это притом, что на перекрестке стоял он один! Он готов был уже выйти на середину дороги, когда вдруг из притормозившего у светофора пузатого автобуса высунулся шофер, выслушал его сбивчивый рассказ — смерть… гроб… кладовщица… — сочувственно почмокав, похмурив кустистые брови, прикинув что-то, глядя на узкий проход между сиденьями в автобусе, — и согласился помочь. Он запросил «трояк» авансом, но Борис, в порыве, дал ему пять рублей.

Шофер, оставив автобус на дороге, кривоного, в кирзовых сапогах, прошелся по двору конторы, посмотрел на тихую очередь,